Когда Федор Силыч рассказал об этой сцене жене, Любовь Евграфовна всплеснула своими мягкими руками, закачала головой, и в глазах ее мелькнул испуг. Но едва Федор Силыч заговорил о том, что напрасно высунулся в этой большой игре, она холодно спросила:
— Значит, опять в кусты?
Слова ее прозвучали так грубо, что Федор Силыч не нашелся с ответом. А она продолжала в том же тоне:
— Так и будем отсиживаться, когда на наших глазах лиса в курятник лезет?
— Как ты можешь? — воскликнул наконец Федор Силыч, но супруга отрезала:
— А ты не видишь, что Улыбышеву и Возницыну нужна только премия? Уж Возницын-то наверняка будет в списке представленных…
— Но что я могу? — с отчаянием спросил Федор Силыч.
— Все! — неумолимо ответила Любовь Евграфовна. — Ты можешь пойти в обком партии к Далматову, ты можешь написать в министерство, ты можешь поднять на ноги весь завод! И добиться улучшения конструкции трактора. Да вот, — она взяла со стола какой-то билет и протянула мужу: — В воскресенье они устраивают выставку своих конструкций, а потом будет доклад какого-то Орленова. Поговори с ним!
Ну что же… вот он и поговорил. Он поговорил и бредет теперь к дому, нарочно уменьшая и без того мелкие свои шажки, так не хочется ему предстать еще раз побежденным перед женой. Он примерно представляет, что скажет Люба. Она скажет: «Опять в кусты?» — или еще что-нибудь не менее резкое и злое. Даже непонятно, когда и где она научилась грубить.
Федор Силыч прошел мимо завода, искоса взглянув на запертые по случаю воскресенья ворота, миновал особняк директора, за которым начинался инженерский поселок… И чем ближе подходил он к дому, тем хуже становилось у него на душе.
Впрочем, не один Пустошка чувствовал себя неуютно в этот вечер. Однако, если бы Пустошке сказали, что и Орленов чувствует себя плохо, он, вероятно, удивился бы и, может быть, пожалел ученого, но никогда не поверил бы, что сам виноват в его плохом настроении.
А с Орленовым происходило что-то неладное… Ужинал он лениво, жене отвечал невпопад, так что Нина наконец рассердилась. Обычно муж приноравливался к ее настроению. А тут она заметила, что Андрей, медленно попивая чай, нет-нет и бросал какой-то вопросительный взгляд на письменный стол, где грудой лежали материалы доклада и подзорными трубами торчали свитки чертежей. Он посматривал на все это так, словно не узнавал эти бумаги или побаивался их. В конце концов Нина рассердилась и прикрикнула на мужа:
— Изволь посмотреть и на меня!
Орленов встрепенулся, сделал виноватое лицо и взглянул на жену. Тогда она милостиво улыбнулась.
— Вот так лучше! Давай наконец обсудим вечер. Как я выглядела на выставке?
— Чудесно!
— И ты говорил чудесно! Я так радовалась…
Наконец Нина ушла в спальню, а Орленов остался сидеть за столом и слушал, как она ходила по комнате ленивой поступью немного уставшего, но довольного собой и проведенным днем человека, предвкушающего заслуженный отдых. Потом он подошел к письменному столу и на время забыл о ней, но она сама напомнила о себе, появившись в дверях с полотенцем на плече.
— Ты уже готовишься к следующему докладу? — весело спросила она. — Вспомни — уже двенадцатый час! — и запела:
— Ты ложись, Ниночка, а мне придется еще немного поработать, — виновато сказал Андрей.
— Но седьмой день недели сотворен для отдыха, и законы государства подтверждают это!
— Право же, я скоро!
— Как хочешь! Но не удивляйся, если увидишь утром, что у твоей жены красные глаза. Никогда не ревновала к женщине, так привел господь ревновать к работе, — Нина пожала плечами, надула губы и, резко повернувшись, ушла…
— Не сердись! — воскликнул Андрей. — Я только просмотрю чертежи. Кстати, ты не помнишь, где у нас книги по механизации сельского хозяйства?
— Ищи сам! — бросила она через плечо.
Он услышал, как щелкнул выключатель, дрогнули пружины кровати, и все сразу затихло. Конечно, Нина заснула сразу, как ребенок. Ее не терзают сомнения, перед ней не торчит этот проклятый Пустошка с его медно-красной плешью и лицом наивного ребенка. Даст же природа такую способность к мимикрии… Одно теперь совершенно ясно Орленову: «Если Пустошку не остановить, не обезвредить, он может принести много неприятностей. Остановить его надо даже и не потому, что мы с Улыбышевым занимаемся одним делом, в конце концов Улыбышев не очень-то мне приятен. Дело в том, что Пустошка посягает на мероприятие государственной важности! Тут я обязан защищать и это мероприятие и его автора. Улыбышев, к сожалению, беспечен в защите своих интересов, он может пренебречь опасностью, и такой вот Пустошка натворит черт знает что! Ну что же, возьмемся! Пусть директор спит спокойно, сотрудники не спят!»
Усмехнувшись этой парафразе, Андрей подошел к шкафу, отыскал несколько книг по механизации сельского хозяйства и принялся перелистывать их. Затем расстелил чертежи улыбышевского трактора, и они покрыли стол, как рисунчатые скатерти.
«Так что же говорил Пустошка? И что мы видим на чертежах? Габариты, «габаритики», как он выражался, не совпадают с дизельными тракторами. Дизельные тракторы, очевидно, устойчивее. Но, может быть, это лишь кажется по привычке к знакомому виду, машины? Зато электрический трактор должен быть более сильным, ведь эти тракторы создаются главным образом для работы на залежных и целинных землях, где так называемые «исторически сложившиеся условия» не могут быть помехой к установке силовых электрических линий, где могучая, техника получит полный простор…» Орленов внимательно изучал чертежи электротрактора, сверяя их с пояснительной запиской.
«Так, так, мотор располагается в передней части трактора. Только почему, черт его возьми, он такой маленький. Конечно, и маленький мотор может быть очень сильным, но тут что-то не то… Ага, конструктору помешал барабан для кабеля! Этот барабан стеснил моторную часть… Какого дьявола! Ведь барабан можно было перенести в заднюю часть машины, а мотор усилить!»
Орленов копался в чертежах и чертыхался, так как видел, что Пустошка мог придраться к конструкции с полным основанием! Тут Борис Михайлович ошибся!
Как ни хотел Андрей скрыть от Улыбышева возможные неприятности, которыми грозил Пустошка, придется все-таки пойти и рассказать о беседе с инженером. Конструктору, очевидно, следует кое-что видоизменить в машине. Тогда Пустошка отстанет, и самое главное — трактор будет намного лучше.
Прикрыв двери поплотнее, чтобы не разбудить Нину, Андрей позвонил Улыбышеву. Как он и предполагал, Борис Михайлович только что вернулся. Его веселый голос вызвал раздражение у Андрея — он тут сидит и волнуется, а шеф гуляет с друзьями! И Орленов довольно грубо спросил:
— Нельзя ли повидать вас сейчас?
— А что, завтра будет поздно? — любезно осведомился Улыбышев. Однако тон, каким говорил Орленов, по-видимому обеспокоил его, и он, хотя и с некоторой досадой, согласился на встречу. — Ну что же, заходите, только долго разговаривать я не смогу. Директорам не обязательно походить на влюбленных и не спать по ночам…
Орленов захватил чертежи и шагнул в темный сад.
Он и сам не понимал, почему торопится поговорить с Улыбышевым. Ох, уж этот Пустошка! Неужели нелепый инженер так-таки и заварит кашу? Пусть уж лучше Улыбышев знает о претензиях его заранее, а то еще, чего доброго, потом обвинит Андрея в промедлении или даже в измене. Андрею известно, как ревнивы изобретатели, и пусть Улыбышев сам решит, что делать дальше. Орленову ведь тоже не обязательно походить на влюбленного и не спать по ночам из-за чужих дел…
Все окна большой квартиры Улыбышева были освещены. Должно быть, директору грустно одному в его четырех или пяти комнатах и потому он не жалеет электричества. Орленов не смог бы жить один в такой обширной квартире. Ночью в пустых комнатах начинают скрипеть полы, пощелкивают двери, и тогда кажется, что это воспоминания ожили и заходили в темноте. Не потому ли появлялись привидения в старинных замках? Что-то в наших перенаселенных квартирах никаких привидений нет!