Когда о невыполнимости идеи вечного двигателя сказал и учитель физики, Андрей поделился с отцом своими наблюдениями над часовщиком. Отец вскинул голову, серые глаза его заискрились усмешкой.
— А, этот! — пренебрежительно промолвил он. — Ну, этот загубил себя! А был хорошим механиком когда-то! Вот тебе, Андрей, пример! Никогда не берись за дело, которое выше твоих сил. Помнишь историю Святогора-богатыря? Тот тоже взялся за непосильное дело, хотел поднять тягу земную, а кончилось все тем, что тяга эта втянула его в землю. — И, подумав немного, добавил: — Если уж ты интересуешься изобретательством, так сходим тут к одному мастеру. Он тоже взялся за трудное дело, но этот покрепче, может и выдюжит!
Андрей знал, что отец даром слов не бросает. Была у него одна любимая поговорка, которую он произносил, замечая, что Андрей торопится, стремится поскорее сбыть с рук дело:
— Думаешь, — тяп да ляп и вышел корап? А корабли-то годами строятся!
И не было более презрительного осуждения, чем то, что звучало тогда в его голосе. Зато, если кто-либо из товарищей находил верную придумку, от которой станок или механизм начинал работать лучше, отец гордился ею так, словно и сам принимал участие в деле. И Андрею захотелось как можно скорее увидеть настоящего изобретателя, который заслужил одобрение отца.
К мастеру Свияге Андрей попал не так скоро, как хотел. Видно, и этот изобретатель, как и часовщик, не жаловал гостей, отрывавших его от дела, Только в последний год учения в школе Андрею удалось упросить отца познакомить его со Свиягой.
Мастеру было под шестьдесят, и он управлял одним из самых важных цехов завода — листопрокатным, но принял он посетителей дома, как бы подчеркивая этим, что то дело, каким он занят, еще не вышло за пределы его личных забот, к заводу отношения не имеющих.
Еще до того, как Игнат Орленов заговорил с мастером об изобретении, Андрею уже понравился этот человек. Свияга носил очки и был чем-то похож на учителя физики, пристрастно влюбленного в свою науку. Он был бородат, и это придавало ему необычную значительность. Редко кто из заводских носил усы, а Свияга отпустил еще и пышную рыжую бороду, которую изредка оглаживал, выражая свое удовольствие. И казалось, что он доволен всем и всегда, так мягко касалась обожженная, грубая рука Свияги этой рыжей бороды.
— Вот сына привел, — несколько стесненно сказал отец, — тоже в науку рвется!
Было удивительно, что гордый, непреклонный отец разговаривает с мастером чуть ли не искательно, но потом Андрей понял — то было уважение к труду Свияги, от которого они оторвали хозяина. И еще было удивительно и не совсем понятно: изобретатель Свияга трудился не в мастерской, не с инструментами и деталями в руках, а сидел за большим письменным столом, заваленным книгами и чертежами, и что-то писал. И повадки его поразили Андрея: Свияга был больше похож на учителя, чем на мастера. Позднее Андрей определил более правильно, кем был мастер, — он был ученым, хотя учился всего четыре года в земском училище и, наверно, о многом знал куда меньше, чем Андрей, кончавший десятилетку.
— Доброе дело! — сказал Свияга мягким баском и погладил свою пышную бороду. — И какая же наука тебя привлекает, молодой человек?
Андрея очень редко называли так. Обычно — называли паренек, Андрюша, Андрей, а тут «молодой человек»?! Андрей невольно смутился и невнятно ответил:
— Электричество…
— А такой науки и нет — физику вот знаю, химию знаю.. А между прочим, надо бы, чтобы была такая наука! — с усмешкой сказал Свияга и вдруг подмигнул Андрею. — И знал бы ты тогда больше! Я бы давно уже перестроил ваше образование. Ввел бы курс мотора внутреннего сгорания. Учи при этом случае свою физику и химию! Ввел был курс электротехники. Изучай при этом ту же физику. Завел бы предмет — синтетические материалы. Учи химию! А там, глядишь, из десятилетки-то выходили бы сразу знающие люди! А теперь жди, пока вы еще пять лет в институте протрубите! Эх, не те люди школьные программы составляют! Сами они сроду на производстве не бывали, вот и выпускают людей после целых десяти лет обучения ни к чему не пригодных!
Это было так неожиданно, что Андрей чуть не рассмеялся. Однако отец вовремя взглянул на него, и юноша придержал свое мнение при себе. И опять-таки значительно позднее он сообразил, что Свияга понимал в образовании куда больше, чем вчерашний школьник.
Но при первом знакомстве Свияга показался ему таким же ограниченным человеком, как и часовщик. Впрочем, скоро Свияга провел их в свою мастерскую, и там Андрей понял, почему отец относится к мастеру с таким почтением.
Свияга пытался найти новый метод прокатки металла.
До этого Андрей полагал, что изобретатель — это тот, кто стремится улучшить сделанное другими. Как-то не укладывалось в голове юноши, что вот сейчас, в двадцатом веке, существуют люди, которые умеют начисто отбросить все, что уже сделано, и увидеть предмет или явление как бы снова, своими глазами. Да, Андрей знал, что было время, например, когда человек впервые применил пар как механическую силу. Но это было так давно, на заре техники! А теперь уже все придумано, и изобретателям, считал он, осталось лишь исправлять отдельные недочеты в механизмах. В таких мыслях было что-то от детского представления о писателях. Ведь думал же он, что писатели — это классики, они давно умерли, а сейчас писателей нет. И хотя на столе лежат новые книги, все-таки не верится, что рядом с тобой могут жить люди, похожие на тех, чьи мысли тебя волновали с первой прочитанной тобой книги…
Андрей уже раз или два был в листопрокатном. Он знал, как из тяжелой, почти квадратной, раскаленной розовой болванки получается лист. Болванку гонят из вальцов в вальцы прокатного стана, и она делается все тоньше, остывая и постепенно превращаясь в багрово-красную ленту металла. Потом эту ленту разрежут, прокатают снова и получат металлические листы.
Ничего подобного не было в мастерской Свияги. Андрей увидел вращающийся железный круг, а над ним — железную скалку, которую пресс прижимал к поверхности круга, не мешая ей в то же время вращаться, как вращается скалка в руках у матери, когда та «катает» тесто для пирогов. Примерно то же самое делал Свияга с куском металла. Он клал металл на подогретый круг и расплющивал его, как плющила тесто мать, с помощью железной скалки, получая круглый лист, который как бы стекал к краям круга, превращаясь в ровную, отшлифованную пластину.
Нельзя было смотреть на работу машины без удивления! И вдруг Свияга выключил станок и вышел. Андрей увидел, как странно сгорбились плечи изобретателя, как опустилась голова, и ничего не сказал из тех похвал, что распирали его. Отец с сожалением еще раз осмотрел станок и хмуро пояснил:
— Для мягкого металла хорош, а для сталей — нет. Вот он и думает над ним одиннадцатый год!
Тогда Андрей не понял значения этих слов. Пусть для отца и для Свияги одиннадцать лет мерило подвига, думал он, сам Андрей мог бы придумывать такой станок и двадцать лет, лишь бы он заработал. Лишь позже стало понятно, о чем говорил отец: Свияга боялся, что никогда не доведет дело до конца. Однако он не прекращал работы! Все свободное время он отдавал своему изобретению! А ведь Свияга уже стар, и ему, наверное, иной раз хотелось отдохнуть…
С той поры прошло много лет, изобретатель давно умер, станок его стоит в городском музее. Но Андрей часто с трепетом вспоминает о человеке, который бескорыстно отдал всю свою жизнь одному делу. И когда он бывал в родном городе, непременно осведомлялся, кто приезжал в музей, кто интересовался станком Свияги. И терпеливо ждал, что кто-то примет из охладевших рук мастера эстафету и продолжит работу над станком. А в те дни, когда Андрей работал над своей диссертацией, он рассказывал о станке Свияги не одному электрику-металлургу, стремясь заронить в их сознание добрую идею старого мастера.