Улыбышев старался не слишком глазеть на девушку. Однако он заметил, что Чередниченко как-то поблекла со вчерашнего дня. Что бы могло ее расстроить? Или она опять больна?
— Пожалуйста, пожалуйста, — заговорил он добродушно. — Если вы нуждаетесь в отдыхе, я могу пересмотреть график отпусков.
— Нет, дело не в отпуске, — прямо глядя в глаза ему, со своим обычным холодным спокойствием сказала Чередниченко. — Я хочу на время перейти в лабораторию токов высокой частоты, чтобы помочь Орленову. Вы не возражаете?
— Орленову? — Улыбышев не мог скрыть своего удивления. — Но Орленов ничего не говорил мне… И потом, после его вчерашнего выступления…
— Его вчерашнее выступление показало только то, что он не понял вас. Может быть, со временем он еще поймет? — она несколько неуверенно пожала плечами. — Во всяком случае, именно после вчерашнего выступления он обязан закончить свой прибор точно в срок. Если вы не возражаете, я помогу ему. Моя работа потерпит, тем более что у меня появились некоторые новые мысли. А для филиала будет лучше, если ваша машина будет снабжена всеми необходимыми приборами. Да и Орленов, возможно, станет помягче.
Улыбышев невольно задумался. Чем черт не шутит! Может быть, она и права. Сама Чередниченко не участвовала во вчерашнем неприличном споре. А вдруг она сумеет внушить Орленову чувство некоторой почтительности или просто, жалеючи, предупредит его, что в борьбе с директором нетрудно сломать голову? После недолгого молчания Улыбышев сказал:
— Ну что ж! Пожалуйста! Не возражаю. А с ним вы уже договорились?
— Нет еще. Я зашла к вам, чтобы попросить официального распоряжения. Вы знаете, как он самолюбив.
Так! Тут было что-то интересное. Ей надо работать с Орленовым, но она боится заговорить с ним самим. Для чего же ей это нужно? Конечно, не из боязни — успеет он или не успеет сделать прибор для трактора. Очевидно, она боится за автора прибора. А тогда она сделает все, чтобы Орленов уцелел. Ну разве не прав Борис Михайлович, считая, что у каждого человека есть свое «двойное дно»? Все дело в том, чтобы вовремя выяснить, что же хранится на втором дне души!
— Но такой переход, видимо, задержит вашу диссертацию? — любезно напомнил он.
— Ничего. Да ведь с Орленовым работать придется недолго.
— Верно, верно, и, конечно, правильнее сосредоточить все силы на главном участке… Жаль только, что Андрей Игнатьевич чересчур резок… — На лице Марины не шевельнулся ни один мускул. Тогда Улыбышев попытался бросить еще один пробный шар: — А что, если мы подбросим Орленову и вычислителя? Работы у него и в самом деле предостаточно! А Нина Сергеевна, по-моему, как раз освобождается.
— Как хотите, — вежливо ответила Чередниченко, но он успел уловить маленькое облачко, промелькнувшее в ее глазах.
«Ага! Так, так…» Он потер подбородок, широко улыбнулся и заключил:
— Впрочем, вы сами отлично справляетесь с вычислениями, я и забыл…
— Возможно, я справлюсь, — без энтузиазма сказала Чередниченко.
Но Улыбышев опять-таки успел заметить искорку в ее глазах. Да, недурно уметь читать в человеческой душе. Он потер руки и сел, чтобы написать требуемое распоряжение.
Чередниченко скромно стояла перед ним. Обычно очень нарядная, сегодня она была одета просто, словно хотела казаться как можно скромнее и незаметнее.
— Благодарю вас, — тихо произнесла она, взяв распоряжение и прочитав его. Как видно, форма ее вполне удовлетворила, потому что она улыбнулась директору и медленно вышла из кабинета.
Но Борис Михайлович больше не смотрел на нее. Мозг его работал лихорадочно, скачками, как бывает, когда рождается нечаянное открытие.
Выждав несколько минут после ухода Чередниченко, директор отправился на обычный обход своего хозяйства. Ритуал этого шествия был разработан весьма тщательно и поддерживался им неукоснительно, как бы ни был он занят или озабочен.
Открывая первую дверь, он с порога продекламировал:
И декламация, и дружеская улыбка, и ответные приветствия сотрудников были так давно и тщательно отрепетированы, что обычно все выглядело как сцена из оперы в Большом театре. Но на этот раз в ансамбле прозвучала фальшивая нота, досадно портившая общее впечатление. Нина Сергеевна Орленова, сидевшая в компании арифмометра и логарифмической линейки над листами формул за столиком вычислителя, словно бы и не заметила прихода директора. Она продолжала вертеть ручку арифмометра, который стучал, как пулемет.
Подчиненные обязаны видеть директора. И Борис Михайлович, несколько сдвинув брови, направился к столику Орленовой.
Впрочем, в эту минуту Нина Сергеевна закончила серию вычислений и, торопливо записав полученное число, повернулась к нему с самой любезной улыбкой. Борис Михайлович не мог не вздохнуть, если и не вслух, то внутренне.
В комнате вычислителей работало больше десяти человек, но ни один не пропустил этой сцены. Если даже допустить, что никто из них не знал об их предшествующей встрече, то все знали (вот вечное проклятье маленьких учреждений!), что директор неравнодушен к новой сотруднице. А ощущение того, что на вас глазеют, как в театре, плохо действует на самочувствие даже такого самоуверенного человека, как Борис Михайлович.
А Нина Сергеевна была необыкновенно хороша в это свежее летнее утро! На ней надето платье, сотканное — в этом он мог бы поклясться — из солнца и морской волны. Гордая головка со смуглым лицом, с неправильным носиком, с чувственным ртом поднималась из воротника, как из пены прибоя. Глаза были слегка насмешливы, но в то же время излучали внимание к подходившему. Все в ней — глаза, волосы, смуглая кожа, улыбка — чрезвычайно волновало Бориса Михайловича, хотя на посторонний взгляд Нина Сергеевна, вероятно, выглядела очень обычно. Женщина нашла бы в платье Нины Сергеевны много избитых линий и лишних складок, незаинтересованный мужчина не преминул бы отметить, что Нина Сергеевна не так уж красива. Но незаинтересованным просто искать и находить недостатки. Отвергнутому влюбленному куда труднее…
— Вы не знаете, как здоровье Марины Николаевны? — вполголоса спросила она.
Да, Нина Сергеевна принадлежала к тем женщинам, которые считают нападение лучшей формой защиты, он это понял.
Ну что же, надо сбросить маскировочную сеть с пушечной батареи. К женщинам следует относиться без жалости, иначе они уверуют в свою безнаказанность и не дадут вам житья. Кто-то из философов говорит, что к ним надо подходить с плетью. Он приятно улыбнулся и ответил:
— Я и не знал, что она больна. Наоборот, сегодня она выглядела значительно решительнее, чем всегда. Только что она заходила ко мне и потребовала назначения в лабораторию к Андрею Игнатьевичу…
— И вы ей, конечно, не разрешили? — на лице Орленовой жили только глаза и улыбка, и в глазах проглядывал испуг, в улыбке — опасение.
— Почему же? Я думаю, они сговорились с Андреем Игнатьевичем заранее. Ему необходима помощница, а Марина Николаевна весьма упорная женщина…
Короткий взгляд, проникший сквозь ее расширенные зрачки куда-то глубоко-глубоко, может быть прямо в душу, вдруг открыл ему Нину Сергеевну так, как он, наверно, никогда бы не узнал ее, проживи бок о бок годы. Она боялась быть отвергнутой и была мстительна. Улыбышев не стал торжествовать свою победу и только скромно спросил:
— Могу ли я навестить вас вечером?
— Пожалуйста, — холодно сказала она. Но беглый взгляд, который Нина Сергеевна бросила на него, показал ему, что она не понимает, как он осмеливается вновь напрашиваться в гости, и любопытство ее задето. Неужели он так влюблен, что даже позор недавнего изгнания на него не действует? И в то же время во взгляде ее промелькнула надежда.
Улыбышев понял — Нина Сергеевна страстно хочет помирить его с мужем. Ну что же, пусть, он согласен идти любым путем, лишь бы достичь победы.
Он был вполне удовлетворен результатами маленького сражения. Взглянув на итоги вычислений Орленовой и попросив для приличия проверить одно из них, хотя цифры заслоняла зеленоглазая русалка в морской воде и золоте, он отошел ко второму столику, к третьему и, наконец, выбрался на свободу. Там он прислонился к стене и тяжело вздохнул. Неужели он в самом деле так очарован Орленовой, что замыслы Райчилина тут ни при чем? Проведя рукой по лицу, словно этим жестом можно было стереть ее образ, он медленно направился дальше. На сердце была странная тяжесть. Теперь он уже жалел, что швырнул мину замедленного действия в благополучный мирок Нины Сергеевны Орленовой. Не так ли переживал он сам первые намеки бывшей своей жены на то, что она не может оставаться с ним? В конце концов, это было отравленное оружие, стоило ли браться за него?