— Только постарайтесь сами не попадать туда. Мне будет жаль, если вы не успеете использовать мое предложение.
Она говорила легко, но Андрей почувствовал за этой легкостью нечто скрытое. В замешательстве взглянул он на девушку, которая как ни в чем не бывало снова склонилась над его записями. Спросить или нет? И что может ее волновать? Впрочем, зачем ему это? Мало ли у него своих забот и стоит ли брать на себя еще чужие?
Зазвонил телефон. Андрей взял трубку.
— Ну, как твоя новая помощница? — спросила Нина. — Ты мне даже не сказал, что затребовал ее к себе…
Он оглянулся на Марину. Девушка отошла в дальний конец лаборатории и сделала вид, что изучает показания неработающих амперметров. Он снова рассердился и на нее и на жену. Неужели Марина сама напросилась к нему? Это настоящее свинство! Он не просил о помощи.
— Пока ничего не могу сказать! — ответил он беззаботным голосом. — Борис Михайлович решил украсить лабораторию, но я его не просил.
— Думаю, что ты на сегодня оставишь дежурить ее, а сам вернешься пораньше? — невинным голосом спросила Нина. — Борис Михайлович обещал как раз зайти к нам.
— Я так и сделаю! — ответил он. Нина молчала. Тогда он положил трубку и сердито сказал: — Оставьте приборы, Марина, тока все равно нет…
— Это Нина Сергеевна? — спросила она, подходя. Лицо ее подозрительно покраснело.
— Да. А что? Вас интересуют мои домашние разговоры?
— Нет, я подумала, что Нина Сергеевна, может быть, недовольна…
— Об этом надо было думать раньше! — отрезал он.
Она смутилась так, что слезы выступили на глазах, но он решил быть жестоким. Прошагав к столу, он выписал наряд на получение со склада сернистого свинца и селена. Подавая наряд Чередниченко, сказал:
— Ну что же, начинайте работать. Я тоже был довольно долгое время рассыльным при лаборатории.
Слабо улыбнувшись, Чередниченко ушла за материалами. А он все стоял у стола, потирая лоб. Потом встряхнул головой и включил ток. Все равно надо было трудиться, какие бы сюрпризы ни готовила ему судьба. А она до сих пор обыгрывала его, как хотела.
Когда Марина вернулась, они принялись исправлять прибор. Работали они молча, только изредка обмениваясь короткими фразами, и Андрею стало легче. Он делал вычисления и коротко сообщал Марине цифры, а она возилась у маленького верстака, приводя в достойный вид разрозненные детали прибора. Он с удовольствием отметил, что Чередниченко отлично обращается с инструментами и материалами, хотя иной раз она разглядывала листик сернистого свинца с излишним вниманием, словно портниха, размышляющая, а нельзя ли выкроить из лоскутка сразу и рукав и карман? Да, она действительно была дельным работником!
Около четырех часов дня они смонтировали прибор. Орленов осмотрел его и с сомнением покачал головой:
— Пожалуй, на выставке изящного за него не дали бы премии? Как вы думаете?
Чередниченко смутилась. Она решила, что Орленов критикует ее работу. Однако, несмотря на неказистый вид, прибор был смонтирован прочно, и Андрей в общем был доволен. Оставалось проверить его под напряжением. Чередниченко умоляюще смотрела на начальника.
Вместо того чтобы включить прибор в цепь и начать испытания, Андрей пошел мыть руки.
— Довольно, довольно, — строго оказал он. — Сначала мы должны пообедать. Если мы в теперешнем состоянии увидим, что прибор никуда не годен, мы расплачемся оба, и придется вызывать спасательную команду, чтобы вытащить нас из моря слез. А вот если у дяди Саши найдется сто грамм за дам и отбивная, тогда, ручаюсь, мы легче переживем поражение и спокойнее отнесемся к победе.
Марина с удивлением смотрела на Андрея. Его выдержка была поразительна. Как это можно спокойно оставить законченный прибор и уйти, так и не узнав, на что он годится? И в то же время она понимала, что начальник лаборатории прав. Прекратив пустой спор, Марина сняла халат, вымыла руки, подкрасила губы. Андрей нетерпеливо ждал ее. Не мог же он объяснять, что ему и самому хочется опробовать прибор, что надо поскорее пообедать. Удивительно, как много внимания отдают женщины мелочам!
За обедом он был шутлив, болтлив даже, — это была нормальная разрядка после долгих недель молчания, когда он работал один. Они сидели в маленькой комнате, отведенной для научных сотрудников, и с наслаждением ели горячие щи, отбивные, кисель — все, чем мог дядя Саша скрасить их жизнь. Андрей, украдкой подмигнув дяде Саше, получил полстакана водки и торжественно выпил за здоровье своей новой сотрудницы.
— Что это за начальник без подчиненных? Теперь я хоть могу покричать на кого-то, если дело не пойдет на лад.
Марина удивлялась всему. И тому, что ей весело, что оба они с аппетитом едят, хотя впереди, собственно, самое главное — испытание, которое может кончиться полным провалом ее предложения, и тому, что Орленов умеет быть веселым и добрым. Даже шутки его ей нравились, хотя она не всегда умела попасть в тон.
Но, странное дело, едва они кончили обед, как оба заторопились. Вышли из столовой молча и все убыстряли шаги, так что последние сто метров чуть не бежали, будто за полчаса кто-то мог украсть их прибор или что-то могло измениться в нем.
— Ну вот, опять мы в родной конюшне! — воскликнул Орленов, сбрасывая пиджак. Марина засмеялась. У него была странная способность поворачивать слова каким-то новым боком.
Она торопливо надела халат, натянула на руки толстые резиновые перчатки, показывая, что собирается сама стать к пульту управления для испытания прибора. Андрей остановил ее.
— И не думайте! Кто здесь главный? Я! — Он ударил себя кулаком в грудь. — Эти игрушки не для младенцев. Становитесь к переключателям.
Она хотела было возразить, но только жалобно посмотрела и промолчала. Он мог, когда хотел, быть решительным и даже свирепым.
— Вы будете усиливать ток по моей команде на двести пятьдесят вольт через каждые четверть часа. Чтобы вам не было скучно в промежутках между этими решительными действиями, придвиньте к себе столик и приготовьтесь записывать показания приборов, которые я буду вам диктовать.
Затем потянулись минуты, часы, которые они перестали замечать, хотя фиксировали движение стрелок через каждые пятнадцать минут. Несколько раз звонил телефон, но Орленов приказал не отвечать на звонки, это могло повести к пропуску какой-нибудь процедуры в намеченных испытаниях. Когда напряжение увеличилось до пяти тысяч вольт, Андрей неожиданно сказал:
— Вы не возражаете, если я вдруг запою?
— Пожалуйста, если это не приведет к взрыву, — засмеялась она.
Но запел он только в конце испытаний, когда вольтметр показал семь тысяч вольт. Пел Андрей скверно, врал слова и мотив песни, зато орал непрерывно и громко. Начал он с «Вечера на рейде», потом перешел к проголосным старым песням и необыкновенно долго завывал:
Окончание испытаний слилось для Марины в неописуемый хаос звуков. Монотонно и угрожающе гудели умформеры и трансформаторы, попискивал новый прибор, и все это покрывал надоедливый голос Орленова, певшего теперь старинную тюремную балладу о Ланцове:
Первый раз он проговаривал забытые всеми слова речитативом, вторично пропевал медленно и печально, хотя, как видела Марина, ни напев, ни слова песни не соответствовали его настроению. Может быть, если бы он запел эту балладу в начале испытания, то…
— может быть, эти слова еще соответствовали бы их общему состоянию неуверенности. Но теперь, когда прибор выдержал, перешагнул через все необходимые пределы, вытьё Орленова действовало ей на нервы. Однако она понимала, что для Орленова оно — необходимая разрядка. Ведь он неподвижно просидел много часов над приборной доской, отнюдь не уверенный в том, что предохранители, которые должны были оберечь испытателя от неприятной неожиданности, смогут это сделать. И она прощала ему и вытьё, и грубый голос, которым он понукал ее, когда она хоть на секунду замедляла усиление тока или переспрашивала неясно произнесенные данные, которые ей надо было успеть записать, а они сыпались дождем, она прощала все, потому что она видела его в труде, в волнении, в восторге.