— Чего же вам-то бояться? — так прямо и спросил Пустошка, глядя на Возницына своими голубыми глазками. — Это мне надо бояться, вы вон пригрозили, что уволите меня…
— Брось ты войну эту, Федор Силыч! — с брюзгливой миной сказал Возницын. — Ты и не знаешь, какие у этого Улыбышева связи! Он и в обкоме и в министерстве добился своего, и из института Башкиров запрашивает, когда будут готовы тракторы. Так-то вот, голубчик! А если мы запорем заказ, — он ведь к определенному дню приурочен, — думаешь, так нам и простят? И начнется тогда такое, что лучше уж махнуть на все рукой и сбыть его с плеч поскорее!
«Да, поблек человек!» — подумал Пустошка и промолчал. А Возницын, решив, что Федор Силыч сочувствует ему в его трудном положении, продолжал свое покаяние:
— А Райчилина ты учитываешь? Это просто утюг какой-то! Утюг, а не человек! — повторял он понравившееся словечко. — Понимаешь, жена как-то закупила у него ягоды для варенья, так он и это вспомнил! Сходи к ним на остров по грибы — тебе и это запишут! Вот каков Райчилин! Он прямо говорит: или тракторы на поля, или вызов на бюро обкома! Тут поневоле задумаешься!
Продолжая хранить молчание, Пустошка покачал головой и медленно встал. Возницын, утративший было все свое директорское величие в дружеских излияниях, вскочил с кресла и, краснея от возмущения, крикнул:
— Это еще что такое? Куда ты? С тобой как с другом, а ты…
— А я с вами давно уже не дружу, — ядовито сказал Пустошка, — я у вас служу! И ваши беды к моему цеху отношения не имеют! Я с Райчилиным не договаривался, и насчет их тракторов у меня есть свое мнение!
— Да ведь и у меня есть мнение, Федор! — вскрикнул Возницын. — Пойми ты, мы не правомочны решать вопрос! Мы исполняем заказ, и только!
Лицо Возницына пошло пятнами, в голосе была такая мольба, что Пустошка снова сдался, с досадой подумав, что так никогда не научится быть решительным, жилки такой в организме не хватает! Орленов — тот мог бы, а он не может! И Возницына в конце концов жалко, ну к чему ему лишние хлопоты, неприятности? У него их и так предостаточно!
Пустошка подумал это, досадуя на себя, а Возницын успокоился, благодушное выражение вернулось на его лицо, и голос стал снова директорски повелительным. Только в глазах еще таилась растерянность… Но вот и глаза заиграли административным блеском, Возницын вышел из-за стола, подошел к Федору Силычу, похлопал его по плечу, и все встало на свои места: он — директор, инженер — подчиненный. Федор Силыч пробормотал что-то и торопливо вышел из кабинета.
Уже оказавшись в своем цехе и глядя на неуклюжее сооружение, которое скоро должно стать электротрактором Улыбышева, Пустошка со всей ясностью понял, как он опростоволосился. Еще немного — и он, может быть, убедил бы, сломал волю Возницына. И — нате ж! Снедаемый разочарованием, почти больной от злости на себя, Федор Силыч начал распоряжаться, бегать по цеху, делать все необходимое, чтобы сборка трактора шла нормально, постоянно помня в то же время, что он обманул Орленова, что он чуть ли не предал его.
Замученный такими мыслями, Федор Силыч в конце концов не выдержал, потопал в конторку, с трудом поднимая ноги, будто сомнения придавили его к земле и мешали идти. Там он взял трубку телефона и вызвал остров. Лаборатория долго не отвечала, но он все требовал и требовал соединения, дул в трубку, колотил по рычагу, пока наконец сердитый голос Орленова не прокричал в ответ:
— Телефон создан не для того, чтобы мешать занятым людям!
— Андрей Игнатьевич! — обрадованно и испуганно закричал Пустошка. — Это я! Я! Андрей Игнатьевич, можете избить меня, но ничего у меня не вышло!
Он помолчал, но не услышал ни звука. Снова подул в трубку. Тогда Орленов холодно произнес:
— Я так и знал! Где уж вам, с вашим характером, с жуликами воевать. Но это ничего. Письмо-то в обком я сегодня отослал.
Пустошка ахнул внутренне, но ничего не сказал. Нет, не с его характером ввязываться в борьбу! Орленов прав. Его проведут на жалости, на уговорах, и он никогда не сумеет стать настоящим бойцом. Это привилегия таких, как Орленов. Он вздохнул тихонько, чтобы Андрей Игнатьевич не услышал, и положил трубку.
Возницын тем временем тоже вызвал остров, соединился с Райчилиным и начал с ним разговор о том, о сем, о поездке на охоту, а затем, рассказав анекдот, сообщил, как подвигаются дела с тракторами, спросил, с кем это связался Пустошка на острове. На вопрос Райчилина: «А что?» — Возницын с усмешкой ответил, что Пустошка ждет только рекламации от сотрудников института, чтобы снова поднять вопрос о недоделках в конструкции трактора. Райчилин засмеялся и ответил, что рекламации не будет, и Возницын удовлетворенно положил трубку. Подойдя к окну, он взглянул на завод, подумал о том, что заводик у него небольшой, а неприятностей хоть отбавляй, затем встряхнул головой, пробормотал: «А все-таки лучше быть директором хоть на небольшом заводе, чем просто инженером на крупном!» — и, совершенно успокоившись, до того, что даже печень перестала болеть, сел за разборку почты.
ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ
Райчилин сидел один в директорском кабинете и размышлял о будущем. Улыбышев опять укатил в южные районы области: надо было во что бы то ни стало отложить заседание бюро и в то же время обуздать Маркова. Без Улыбышева секретарь парторганизации постеснялся ставить вопрос о недостатках трактора, а о Маркове все время поступали неутешительные сведения. Этот недоучка втихомолку собирал какие-то данные о сетевом хозяйстве, проложенном за счет филиала для испытаний электротракторов, опрашивал работников МТС и время от времени посылал заказные письма в разные адреса. Все это было крайне неприятно, и Сергей Сергеевич настоял, чтобы директор исчез на некоторое время. Иногда Улыбышев появлялся в городе, там они и встречались, чтобы проинформировать друг друга о делах, но на острове директор не показывался.
В каком-то смысле такое положение вещей было приятно Райчилину: с недавних пор уже не Улыбышев двигал дело с трактором, а сам Сергей Сергеевич. Получалось, что они поменялись местами, и Улыбышев как будто признал руководящую роль своего скромного помощника. Однако, как сказал бы директор, были среди лавров и тернии, приходилось постоянно думать о том, как сохранить хорошую мину при самой плохой игре.
Припомнив эти две поговорки в стиле Улыбышева, Сергей Сергеевич вздохнул. Улыбышева такие поговорки и цитаты опьяняли, они как бы заменяли ему действие, но Сергей Сергеевич был не так прост. Он-то знал, что одними словами ничего не сделаешь, к цели приводят только поступки.
Он и сам не подозревал, сколько надежд, а вместе с ними тревог и волнений принесет ему знакомство с Улыбышевым. Когда Сергей Сергеевич, ценой многих унижений, просьб и обещаний «не забыть», стал заместителем директора филиала по хозяйственной части, он посчитал это за счастье. Как ни говори, тут только и началась для него относительно обеспеченная жизнь, притом без вечной опасности «нарваться». Хорошее жалованье, отличная квартира, командировки, возможность почти бесконтрольно распоряжаться значительной продукцией острова — конечно, отчетность была, но Райчилин знал, как отчетность повернуть в нужную сторону. Доходы Сергея Сергеевича росли, причем ему не надо было совершать какие-нибудь подлоги или подделывать документы, как вынуждены были поступать некоторые из его знакомых снабженцев, если их аппетит превышал заработную плату. Достаточно было удружить тому-другому по осени, когда на острове начиналась реализация продуктов, и всякий дар возвращался удесятеренным. Честное слово, ученые были щенками в хозяйстве. И хорошо, что они даже для того, чтобы проделывать свои опыты, которых Сергей Сергеевич зачастую не понимал, были вынуждены пахать, сеять, выращивать сады. Тут уж хозяином становился Сергей Сергеевич.
Однако все же вначале была еще только тень счастья. Само счастье объявилось тогда, когда Борис Михайлович Улыбышев принялся за свой трактор.