Родители Нины рассуждали только со своей крохотной точки зрения, с той маленькой колокольни, на которой они раньше звонили славу доченьке. А Ниночке предстояло еще жить да жить, на ее пути было еще много непредвиденных опасностей, о которых родители побоялись ее и предупредить. Они теперь старались не думать об этом. Куда легче переложить ответственность за ее дальнейшую судьбу на плечи мужа, посылая свои советы и наставления, которым дочь, живя с ними, не следовала. По-видимому, они считали, что мужчина, ставший счастливым благодаря Ниночке, должен быть таким же мудрым и старым, как и они, и знать куда больше, чем они сами знали о ней.
Впервые в своей маленькой и такой уютной и спокойной жизни она думала: что же делать дальше, как жить?
То, что более сильной душе сразу показалось бы предательством — отношение к мужу, — для Нины стало предметом обсуждения не только внутреннего, наедине с собой, но и с посторонними людьми. Так замыкался круг, в центре которого оставалась Нина, пока еще одна, но уже жаждущая сочувствия и помощи, и помощь не замедлила прийти.
Сначала ее навестил Райчилин.
Сергей Сергеевич всегда относился к Орленовой с отеческой нежностью, старался помочь всеми своими силами, а сил и средств для помощи у него было много, и Нина быстро привыкла к мысли, что лучшего друга у нее нет. Тем более ее оскорбляло отношение к Райчилину мужа. Андрей в последнее время иначе как завхозом заместителя директора не называл, безжалостно высмеивал его безграмотность, бахвальство, и Нина тогда, хотя бы для того, чтобы не согласиться с мужем, принималась жалеть Сергея Сергеевича. Она отыскивала тысячи причин, которые оправдывали Сергея Сергеевича, и такое оправдание равносильно было обвинению Андрея в пристрастности, в зависти и добавляло мрачного колорита к его новому портрету. И когда Сергей Сергеевич заговорил о том, как несправедлив Андрей Игнатьевич к ней, как глупо он поступает, предпочитая Нине холодную, как лягушка, полумертвую от астмы Марину Чередниченко, Нина расплакалась. И Сергею Сергеевичу пришлось утешать ее. Он был очень тактичен, он не говорил, что Нина должна отомстить мужу. Нет! Он утверждал прямо обратное, Нина должна простить мужа — наши молодые люди вообще не ценят верности, они избалованы, они развращены самими женщинами. И получалось, что во всем виновата Марина, которая вешается на шею Андрею Игнатьевичу у всех на глазах. По словам Райчилина выходило, что тут есть два выхода: переехать временно в город и наказать Андрея Игнатьевича презрением, пока он сам не одумается и не прибежит с повинной. А что он прибежит, сомнений нет, и Сергей Сергеевич уже обдумал такой вариант. У него есть в городе хорошая квартира, он уступит ее временно Нине. А относительно работы в филиале ей можно не беспокоиться, она может взять расчеты на дом и работать в городе, тем более, что Борис Михайлович сочувствует ей в ее горе и, конечно, с удовольствием заедет к ней, чтобы помочь и проверить расчеты.
Таким намечался первый выход. О втором Нина не спрашивала. Она и сама понимала, какой он, этот выход. Тем более, что Райчилин не жалел красок, описывая страдания Бориса Михайловича. Улыбышев так удручен всей историей, когда его нежное, чисто рыцарское поклонение истолковано как самое вульгарное ухаживание… Он сейчас на пути к успеху… Он и раньше зарабатывал тысячи, а теперь станет получать… Единственно, чего ему не хватает в жизни, — это милой супруги. Она так нужна, чтобы вести его широко открытый дом, принимать его знаменитых друзей… О, он полная противоположность Андрею Игнатьевичу. Сказать об Орленове плохое нельзя, из него будет хороший ученый, будет! Но как он груб и неуживчив! А Борис Михайлович…
С того дня Райчилин приходил каждый вечер. Два раза он вывозил Орленову в город. Первый раз показывал свою городскую квартиру, второй раз на свидание — в городе их ждал Улыбышев. Улыбышев со стесненным сердцем признался, что не хочет появляться на острове, чтобы не возбуждать неприязни Андрея Игнатьевича, да и испытания в поле приближаются. Но он так хотел увидеть Нину Сергеевну… И Нина не только простила ему давнюю сцену, когда он так грубо говорил с нею при Андрее, но и поняла, что тогда Улыбышев поддался чистому и благородному порыву души, вызванному гневом, когда муж так несправедливо обижал ее.
Однако они ничего не решили. Нет, нет, они даже не говорили о возможном решении. Просто Нине было приятно сочувствие Улыбышева и Райчилина, она начала ощущать, что мир ее не так уж узок, как ей казалось несколько дней назад, и приобретать уверенность, что ей всегда помогут. А наказать Андрея было необходимо, хотя бы потому, что его глупая ревность показывала — стоит подчиниться ему, и тогда Нину ждет самая мрачная жизнь. Если же она сломит дурацкую ревность мужа, заставит его прийти с повинной, тогда все будет хорошо. Андрей никогда больше не посмеет ссориться с нею и будет вечно следовать законам, которые она установит.
Живя своим внутренним спором, она и не заметила, как далеко ушла от Андрея. Сергей Сергеевич продолжал навещать ее или вызывал в кабинет Улыбышева, в котором расположился как настоящий хозяин. И теперь ей уже не досаждало, если он начинал запросто сравнивать мужа с Улыбышевым и оказывалось, что Улыбышев выше и лучше. Ее только смешило, когда Райчилин, покачивая головой, говорил: «Вышли бы вы, Нина Сергеевна, за Улыбышева, ей-богу! О чем тут раздумывать?»
Так постепенно она подходила к выбору, хотя, в сущности, она уже выбрала, только еще не сознавалась себе в этом…
Испытания прибора заканчивались. Последняя серия их должна была показать, какие помехи могут влиять на его работу. Тогда испытатели обычно сознательно стараются убить свое детище, создавая самые невозможные условия, в которых прибор должен действовать. У них есть даже особое название для подобных испытаний: «Прибор в руках дурака…»
Андрей и Марина пытались сжечь прибор, пропуская через него самые сильные импульсы, они создавали толчки, которые вряд ли выдержал бы и трактор, где должен находиться прибор, они стреляли по нему молниями, а затем снова садились к пульту и по очереди пробовали включать и выключать трансформаторную станцию на расстоянии 800 метров.
Это было напряженное время, и Орленов забыл о домашних неприятностях, как забыл и о музыке, которая слышалась ему в голосе Чередниченко. Да и голос девушки изменился. От постоянного напряжения, от боязни, что их труд может пойти в архив, как одна из неудачных попыток, оба они охрипли, оба забыли о себе и своих сложных отношениях, помня только о том, что в каждом опыте возле твоего плеча есть плечо товарища, на которое можно в случае чего опереться…
Как раз в это время и состоялся обещанный уже давно визит руководства.
Улыбышев не приехал. Он направил в лабораторию Райчилина.
Прошло так много времени с того дня, когда Райчилин обещал навестить лабораторию, что испытатели забыли о нем. Пол, стол, тщательно вымытые тогда Мариной, были снова засыпаны стружками, обрезками меди и свинцовым блеском, возле небольшого токарного станка стояла лужа масла. В последние дни работникам лаборатории некогда было оглядеться вокруг. Они и сами-то были не бог весть как хороши. Орленов забывал побриться, а Нина давно уже перестала напоминать ему, что пора переменить сорочку и выбить пыль из костюма. Она все это время как бы и не жила дома. Когда он возвращался, она уже спала или лежала без света в запертой спальне, а когда он вставал, ее уже не было, и только горячий кофейник да приготовленная к завтраку булка, масло, сыр напоминали, что она еще существует. Марина Чередниченко выглядела не лучше. Халат ее был прожжен кислотой, руки покрылись ссадинами, ожогами, лицо в масляных пятнах. Но ни тот, ни другая не замечали этого до тех пор, пока однажды не раздался настойчивый, требовательный стук в дверь лаборатории.
— Начальство! — шепнула Марина, и они вдруг увидели один другого.
Такое внезапное видение бывает нестерпимо ясным. Они взглянули друг на друга и расхохотались, не торопясь открыть дверь. Затем она умоляюще кивнула в сторону двери, за которой опять послышался дробный, сердитый стук.