Но в глубине души Константин Дмитриевич и сам был недоволен своими объяснениями. Какой же это коллектив, если он не втягивает, а выталкивает новых работников, как пробку из воды. И где тогда влияние партийной организации? Вот что сказал бы он сам на месте Орленова. Но Орленов промолчал, может быть, согласился с Константином Дмитриевичем, может, просто решил подождать. Однако сам-то Горностаев не мог ждать, тем более что на поверхность спокойной жизни филиала вдруг начали выплывать какие-то давние, казалось, всеми забытые споры. Так, похороненный было стараниями Константина Дмитриевича спор о том, какая из лабораторий является для филиала важнейшей, вдруг возник снова. Приезжие еще только распаковывали чемоданы, a кому-то уже интересна была их точка зрения на этот предмет, кто-то уже собирался привлекать их на свою сторону. Константин Дмитриевич даже пошутил: «Не тяните пиджак за рукава, разорвете!»
Для него самого такого спора, конечно, не существовало! В глубине души он считал важнейшей свою лабораторию. Ну, а дальше, само собой разумеется, идет лаборатория электрификации полеводства, которой руководит Улыбышев. Однако филиал занимался еще и вопросами применения ветроэнергии и созданием электромеханизмов для самых различных отраслей сельского хозяйства. Большая часть этих работ была сосредоточена в так называемой лаборатории частных проблем. А попробуйте-ка доказать научному работнику, затратившему годы жизни на конструирование какой-нибудь электрической ловушки для насекомых-вредителей, что его ловушка — маловажное занятие, и он сразу встанет на дыбы. Да и нечестно делать из какой-нибудь темы подкидыша, если она утверждена Ученым советом. Поэтому Константин Дмитриевич с равным участием относился к работе любого звена в филиале.
Самому Горностаеву приезжие понравились. Особенно заинтересовал его Орленов. Орленов был коммунистом, а коммунистов в партийной организации филиала было всего четыре десятка, и научных сотрудников среди них меньшинство…
Однако надо было что-то предпринять для того, чтобы новые сотрудники могли легче и естественнее войти в коллектив. И Горностаев после разговора с Орленовым, пошел навестить своего заместителя по партбюро Ивана Спиридоновича Подшивалова.
Подшивалов руководил лабораторией частных проблем. Горностаев никогда не мог понять, каким образом Иван Спиридонович, практик-энергетик, ухитряется справляться со столь разнообразными темами, какие разрабатывались в его лаборатории. Но во всяком случае получалось так, что именно Иван Спиридонович успевал лучше других. Причем, хотя сам он был человеком замкнутым, ухитрялся все и обо всем узнавать первым. Горностаев подозревал, что молодые сотрудники лаборатории частных проблем души не чают в Подшивалове и добровольно исполняют обязанности его референтов по всем остальным вопросам. Как бы там ни было, Иван Спиридонович проявлял необыкновенную осведомленность во всех делах филиала, хотя зачастую сутками не выходил из своей лаборатории, занятый каким-либо новым опытом.
Горностаев и Подшивалов дружили давно. Они были ровесниками, да и судьбы их оказались до смешного похожими. Когда вводили ученые степени и присуждали их «по совокупности работ», то есть без защиты диссертации, оба еще не успели сделать столько, чтобы получить звание. В те годы им казалось, что все у них впереди, напишут они и книги и открытия сделают, а потом началась война и стало не до диссертаций. И кончилось все тем, что оба остались без ученых степеней, тогда как такой вот Орленов, едва достигнув тридцати лет, уже кандидат технических наук, а года через три-четыре, глядишь, станет доктором.
Утешало их, что Улыбышев очень ценил их знания и доверил им руководство самыми ответственными участками. Но если разобраться как следует, не случится ли так, что завтра в филиале появятся еще два-три кандидата наук и не сменят ли они их, ученых без степени, на ответственной работе? Вслух ни Горностаев, ни Подшивалов не говорили об этом даже друг с другом, но оба следили за «новыми веяниями» и видели, что такая замена постепенно происходит во многих институтах. И если Горностаев, скажем прямо, скрепя сердце соглашался, что это правильно, то Подшивалов нет-нет да и ворчал что-то о «молодых да ранних…» Однако, перекипев немного, он и сам старался вытянуть своих молодых помощников, следил за их научной работой, подгонял, когда они задерживались с подготовкой диссертаций, редактировал эти диссертации и жалел только об одном: урожай обещал быть обильным, но не в этом году. Как назло, все темы требовали продолжительных исследований, а в других институтах, как Подшивалову казалось, степени раздавали слишком легко, вот отчего в филиале «остепенившихся» работников так мало.
Встретились друзья в маленькой комнатке лаборатории частных проблем, где Иван Спиридонович проводил свой новый опыт. Иван Спиридонович уже ждал Горностаева, благодушный, улыбающийся, с венчиком седых кудрявых волос вокруг розовой лысины, с розовым лицом ребенка. Константин Дмитриевич рядом с ним был похож на дядьку-солдата, приставленного в няньки к младенцу. Только младенец-то был слишком строптив.
— Я вижу, на праздник попал! — ворчливо сказал Горностаев, оглядывая лабораторию и потом уже впиваясь пытливыми глазами в лицо приятеля. — Значит, на сегодня дела обстоят так: одна серия опытов закончена, начинается другая?
В дальнем углу лаборатории стоял огромный стеклянный цилиндр. К нему был подведен ток большой мощности. Цилиндр был наполнен каким-то газом и семенами ржи. Горностаев посмотрел на него с молчаливым восхищением.
Под действием тока газ в цилиндре светился голубоватым сиянием. И казалось, каждое зернышко ржи светится отдельно, как будто окруженное сияющим покровом. По мысли Подшивалова, насыщенный ионизированными частицами зародыш в зерне должен был развиваться более успешно и дать повышенный урожай.
— Угадал, угадал! — пророкотал Подшивалов, потирая лысину.
Горностаев не раз шутил, что Иван Спиридонович и полысел-то оттого, что во время опытов слишком часто хватался за голову, когда случались неожиданные результаты! Подшивалов в самом, деле ставил изумительные опыты. Недавно, к примеру, он при помощи микровольтметра доказал, что каждое живое растение и семя излучает в окружающую среду некоторое количество электричества, и попытался определять по этому признаку жизнестойкость растений. Он же провел опыты по уничтожению сорняков при помощи электрического культиватора, в котором каждая ножка излучала в землю высокочастотные импульсы, убивавшие корни сорняков. Идей в этой лысой круглой голове, наверно, хватило бы на целый институт, а не только на лабораторию частных проблем.
— Ну-с, и когда же ты накормишь пятью хлебами семь тысяч человек? — шутливо спросил Горностаев.
— Я бы и накормил, да боюсь, давка будет! — засмеялся Подшивалов. — Но вот то, что облученные семена дают уже при всходе вдвое больше зеленой массы, я доказал! — и, без церемонии взяв приятеля за рукав, потащил к весам, на которых лежали пучки всходов: пышный, толстый — из облученных семян и тощенький, в столько же стволиков — контрольный. — Мой вычислитель, Шурочка Муратова, ахнула, когда сравнила вес. Ускоряется созревание урожая, а если воздействие скажется и на развитии колоса, то мы получим возможность удвоить урожай!
— Хорошо, что не обещаешь сразу усемерить, — засмеялся Горностаев.
— Как это?
— А так. Психологи и следователи утверждают, что если человек, пытаясь нечто доказать, повторяет число семь или другое с семеркой, он наверняка врет. Да вижу, вижу! — тут же добавил он, заметив, что Подшивалов обиделся. — Вижу, что результат есть! — повторил он.
За долгие годы своей работы с такими же энтузиастами науки, каким был и он сам, Горностаев взял за правило не умалять успеха сотоварищей назойливым скептицизмом. Успех приходит не так уж часто и стоит большого труда. Другое дело, если вызывает сомнение сама цель исследования или опыта или его методика. Горностаев отлично знал, что бывает и так — иные тупицы пытаются спрятать свое неуменье и бесталанность за спиной удачливого открывателя, вольно или невольно считая, что раз паровая машина уже работает, она может окупить один или два бесплодных опыта по созданию вечного двигателя…