Последние слова Нина слышала, уже открыв дверь. Из кабинета дежурного врача выглянули две головы в белых косынках. Знакомая Марине няня вышла из-за угла коридора, волоча свою швабру…
Нина стояла в открытой двери, не находя слов. Потом она быстро повернулась и бросилась на улицу. Марина засмеялась, хотя ей не было смешно. Ей было грустно. Разве так мечтала она признаться в своей любви?
В это время со второго этажа сбежала молоденькая сестра, остановилась среди приемной и сказала громко, с торжеством, как будто от нее и только от нее зависело все, что произошло там, |наверху, откуда она прибежала:
— Кто тут к Орленову? Он чувствует себя хорошо и может принять посетителей. На свидание дается три минуты. Старайтесь не волновать его, говорите только о личных делах… Вы — жена?
Радость, охватившая Марину, была так велика, что она не могла проронить ни слова. Затем она испугалась: а что, если ее, назовись она посторонней, не примут? И она торопливо ответила:
— Да… жена.
— Няня, халат! — крикнула сестра, не удивляясь тому, что посетительница готова сама упасть в обморок.
Эту маленькую сестру, этого ангела-утешителя ничем нельзя было удивить. Она вела себя так, будто была главным целителем и раздатчиком радостей. Искоса взглянув на молодую женщину, надевавшую халат, она одобрительно кивнула и приказала:
— Идите за мной!
И Марина, тяжело дыша, пошла по тому пути, по которому должна была идти та, другая…
Андрей так долго был вне мира с его радостями и огорчениями, что возвращение обратно давалось ему с огромным трудом. Он не сознавал течения времени — иногда ему казалось, что он лежит годы, прикованный к больничной койке, в белых отсветах от стен и марлевых занавесок — днем и в синем мареве затемненной лампы — ночью. Потом ему думалось, что это всё еще продолжается тот страшный удар молнии, который потряс его тело и душу, продолжается в виде смены световых эффектов, а само время остановилось. Надо только напрячь усилия, и можно будет вырваться из этого состояния оцепенения, в котором он находится, и тогда мгновение, растянувшееся на тысячелетия, вдруг оборвется, он встанет с постели и продолжит свои незавершенные дела. Мучительное сознание незавершенности дел угнетало Орленова больше всего, едва он приходил на какой-то краткий миг к сознанию своей беспомощности.
Но вот что-то произошло в нем самом или в окружавшем его призрачном мире. Сумрачное движение прекратилось, медленно выдвинулись из мрака и стали на свои места стены, стулья, спинка кровати, в которую он упирался ногами, белые занавески на окне. Все утвердилось прочно и постепенно, и Орленов понял, что он жив, что он долго болел, хотя еще и не мог определить сроков. Судя по тому, что у него выросла жесткая курчавая борода, болезнь могла продолжаться месяцы, но теперь он выкарабкался из страны снов и мог все начинать сначала.
В то время, когда внизу, в приемной, две женщины беспощадно уничтожали одна другую, молоденькая сестра брила Орленова, попутно рассказывая о тех страхах и сомнениях, которые владели ею и врачами, когда пациент находился между жизнью и смертью. Потом пришел врач и произнес дюжину тех обязательных слов, которые Орленов слыхал и прежде, когда лежал в госпиталях: «Молодец! Молодец! Теперь вы пойдете на поправку!» — как будто он и в самом деле мог встать и пойти… Затем его накормили, и он впервые ощутил вкус пищи, так как до этого его питали искусственно. Потом откуда-то возник молодой человек с усиками, незнакомый Орленову, но державшийся дружески-непринужденно, который задал несколько вопросов: не помнит ли Орленов, выключил он ток, когда уходил из лаборатории накануне того дня? Как мог в такой образцовой лаборатории оказаться оборванный и оголенный провод? Как произошло несчастье? Помнит ли Орленов внешний вид лаборатории, когда он открывал дверь, и не поразило ли его что-нибудь в этот момент?
Сначала Орленов думал, что это кто-нибудь из врачей, которому ответы требуются для истории болезни. Но вопросы молодого человека невольно смущали. Затем, пристально глядя в глаза Орленову и ничуть не смущенно извиняясь за то, что беспокоит больного (слова и тон не совпадали между собой), молодой человек спросил Андрея:
— Существует мнение, что вы пытались совершить самоубийство, причиной которого был уход жены. Так не можете ли вы объяснить мне, как же вы забыли о том, что Чередниченко поставила на ввод предохранитель и включила его перед уходом из лаборатории?
Орленов возмутился — коммунист и самоубийство! — и хотел сказать, о чем он думал тогда, но молодой человек улыбнулся и продолжал:
— Не волнуйтесь, лучше, если будут думать, что это была небрежность…
И Орленов замер, впервые поняв, что он еще ни разу не подумал о том, что произошло с ним в лаборатории. А вот другие: этот молодой человек, на котором халат сидит так ловко, что его можно принять за щеголя-врача, и еще десятки людей все время думали о нем и за него…
Молодой человек сказал:
— В приемной ждут посетители. Сколько я понимаю, они сидят там ежедневно. Пожалуй, вам пора начать принимать их… Но если они будут задавать вопросы о том, как это случилось, то пусть продолжают думать, что был несчастный случай.
Вот когда Орленову захотелось подумать о том, что же в сущности произошло. Беседа с молодым человеком давала пищу для ума! Но увы! Ум Орленова был еще таким усталым, что Андрей даже обрадовался, когда на пороге появилась Марина…
Неужели она тоже ежедневно сидела в приемной больницы? Не от нее ли те цветы, что расставлены по всей палате? В руках у нее такие же. А где же Нина? Или она больше не хочет видеть его?
Воспоминание о Нине имело силу молнии. Опять все его существо содрогнулось, как будто он снова умирал. Но он нашел в себе силы удержать жизнь и даже слабо улыбнулся посетительнице.
— Здравствуйте, Марина.
Она приблизилась робко и смущенно, присела на край стула, цветы отдать побоялась, — может быть, она думала, что у Андрея парализованы руки? — и положила их на столик у кровати. Он попросил:
— Дайте их мне. Надеюсь, они не наэлектризованы.
Вернувшаяся к нему способность шутить несколько оживила ее. Она передала цветы, тихонько охнув, когда увидела его черные, словно обожженные руки, уселась поудобнее.
Андрей, перебирая пальцами цветы, словно лаская их, потребовал:
— Ну, выстреливайте все новости! Можете бить, как из пулемета. На ваших глазах я превращаюсь в журнал «Хочу все знать!» Ба! Вы слишком молоды, чтобы помнить о таком журнале! Но ничего, ничего, стреляйте!
Он шутил, а у нее в глазах стояли слезы. Она и сама не знала, чего ждала от этого свидания. Не слов же о любви? Или ей перестал нравиться его спокойный характер? Вот так же шутил он, наверное, под настоящим огнем, когда был на фронте. Он не сумел пошутить только однажды, когда узнал, что от него ушла жена…
— Прибор сдан, — без воодушевления сказала она. — Сейчас я заканчиваю работу над избирательным реле — помните, вы говорили о таком?.. Испытание прибора проходит успешно. — она говорила так, словно делала отчет на Ученом совете.
— Побольше воодушевления, Марина Николаевна! — сказал Андрей. — Где проходят испытания?
— В колхозе «Звезда» на Левобережье…
— Позвольте, позвольте, я не знал, что там есть своя электростанция…
— Нет, тракторы работают от государственной сети…
— Тракторы?
Она сжала губы. Он же не знал еще, что Улыбышев испытывает свои машины.
Он взглянул на нее, улыбка чуть тронула его лицо.
— Так, так. Значит, он добился своего?
— Да.
Ни он, ни она не хотели называть Улыбышева. Орленов помолчал, уставив глаза в потолок, и спросил: — А Пустошка?
— Он заходил сюда, но его не пустили.
— Еще бы, — проворчал он, — много было бы пользы, если бы он взглянул на меня в таком состоянии. — Потом он вдруг рассердился: — Ну, а вы? Вы-то что же?
— Что я?
— Почему вы не поехали туда? Откуда я знаю, как они проводят эти испытания? Может быть, там плюсуют два и три, а получают сто гектаров? Вы должны были добиться командировки! Как-никак, а там испытывают и наши приборы!