— Эк вас покорежило, молодой человек! — сказал Иван Спиридонович и покачал головой. — Будете знать, что с молниями шутки плохи!
Чередниченко укоризненно подняла глаза, и старик закашлялся, подумав, что молния-то, оказывается, опалила рикошетом даже эту гордую красавицу. Она выглядит ничуть не лучше Орленова, разве что цвета разные: тот чересчур черный, эта слишком белая.
— Собираетесь уже приступить к работе? — снова заговорил Подшивалов.
— Да, — каким-то не своим голосом ответил Орленов. — Только я хотел попросить вашего разрешения сначала съездить в район испытаний.
— Значит, продолжаете сражаться? — недружелюбно сказал Подшивалов и удивился, откуда опять взялось у него это недружелюбие? «Нет, Иван, тебя обязательно надо засудить! Ведь ты и сам хотел покопаться в этой истории. А кто же, как не Орленов, может рассмотреть ее во всей наготе? А ты уже готов ершиться, как будто и не было у тебя припадка совестливости». Он вздохнул и сказал более миролюбиво: — Я, конечно, не против. Тем более — там и ваша доля вложена. Как ты думаешь, Константин Дмитриевич?
Горностаев вытянулся, словно ему трудно было вытолкнуть застревавшие в горле слова.
— Пусть едет. Все равно придется наконец обсудить это дело на партбюро. Марков подал заявление, с завода пишут, теперь еще и колхозники вмешались, у них тоже есть какие-то претензии. Да и мы сами собирались поговорить, вот только несчастный случай помешал.
«Э, брат, тебе тоже не легче!» — со злой иронией подумал Подшивалов, глядя на приятеля.
Конечно же, Горностаев испытывал то самое, что и Иван Спиридонович. Столько времени они защищали Улыбышева от всякой критики, ан нет, она таки прорвала все плотины. «Ну, как бы это половодье не унесло и нас всех! А впрочем, было бы поделом!» — уже совсем сердито закончил он свои размышления и сухо сказал:
— Что ж, поезжайте. — Он взглянул в умоляющие глаза Чередниченко и более мягко добавил: — Вот и Марина Николаевна пусть съездит, ей тоже не вредно будет посмотреть.
Девушка благодарно склонила голову, а он подумал, что не пожелал бы таких инспекторов на свои новинки. «Вдвоем-то они всю землю перевернут, но доберутся до истины! Ох, ох, вот и кончилась улыбышевская система замков и заборов!»
Но, странное дело, теперь, когда Подшивалов и сам помогал ломать эти замки и заборы, ему стало легче. Уже другим тоном, деловито спокойным, он начал обсуждать детали поездки. Ехать лучше поездом, прошлый раз он ездил с Улыбышевым на машине и проклял поездочку, всю дорогу укачивало. А Андрей Игнатьевич еще слаб, вообще, может быть, лучше было бы подождать несколько деньков.
— Мы поедем завтра, — отрезал Орленов.
И Подшивалов, подписывая командировки, подумал: этого человека остановить невозможно, как невозможно остановить лавину. Ему стало не по себе, ведь лавина-то падает на филиал, однако он не стал ставить подпорки, достаточно ставил их Улыбышев, подпорками тут ничего не поправишь! — и подал бумаги Орленову. Орленов встал, протянул руку и вышел из кабинета, как будто торопился на станцию за билетами. Чередниченко кинулась за ним.
— Вот и кончилась наша спокойная жизнь! — со вздохом сказал Подшивалов, когда захлопнулась дверь.
— Ее давно надо было прикончить! — жестко ответил Горностаев. — Это ведь мы обкладывали Улыбышева ватой. А прислушались бы раньше к Орленову, все было бы проще. Но ты не бойся, Орленов — человек принципиальный, он факты подтасовывать не станет. И если там есть что похвалить, так похвалит!
— А я и не боюсь, — снова вздохнул Подшивалов. Нет, жить в ладу с совестью было положительно очень трудно! Вот уж он не знал этого! Куда проще было бы накричать на Орленова, выгнать его, наконец, и на том успокоиться. А теперь… Даже и представить нельзя, что будет теперь!
Он проводил Горностаева, побродил по кабинету, совсем уж по-старчески горбясь и потирая поясницу, потом приоткрыл дверь и буркнул Шурочке:
— Позовите ко мне Маркова…
У Шурочки на щеках вспыхнул такой румянец, будто какой-нибудь фокусник одним невидимым движением приклеил на обе ее щечки по розовому лепестку. Приглашение могло означать одно: старик смилостивился! А старик стоял, иронически кривя бледные губы, и усмехался с каким-то непонятным злорадством. Шурочка поспешно отвернулась и назвала телефон.
— Григорий Алексеевич, вас вызывает товарищ Подшивалов…
«Товарищ Подшивалов» поморщился и проследовал к себе. «Уж Шурочке-то не к лицу выказывать столько радости. Можно себе представить, как эта молодежь бранит своего наставника, когда они остаются одни! Конечно, корпоративная честь у них развита высоко, Орленов сказал бы: «Чересчур развита!» — но где ему понять, как дорожит этой честью старый гриб Подшивалов! Однако вот и продорожился! Уж теперь-то хиханек да хаханек не оберешься! И хорошо еще, если смеяться будут за спиной. А такой, как Марков, может расхохотаться и в лицо: «Не поздно ли, Иван Спиридонович, скажет, взялись за ум?» И, черт его подери, будет прав!»
Подшивалов еще бормотал что-то, когда явился Марков. Старик вскинул подозрительные глаза. Нет, стоит, как на параде перед генералом, вытянулся, помнит о субординации по-прежнему, только, наверное, думает про себя: «Какую еще штуку учудит старик?», а сказать — не скажет! Слишком часто обрывали его. Еще хорошо, что не сделали из него Молчалина. Говорят, он навестил Орленова и очень нелестно отозвался об испытаниях… Все может быть, такого не купишь обещанием почестей и славы, он ничуть не хуже самого Подшивалова, когда Подшивалову было тридцать…
Иван Спиридонович пожевал губами и спросил:
— Как прошли испытания трактора?
Марков взглянул на старика в упор. Тот поморщился.
— Официальные данные я знаю. Что говорят колхозники?
— Пахота обходится очень дорого. Конструктивные несовершенства сказались на экономике работы.
— Так, так… — старик опять, пожевал губами. — Тут заводская парторганизация просит послать докладчика. Я наметил вас. Согласны?
Марков, совсем забыв о выдержке, взялся пальцами за нос и подергал его, будто убеждал себя, что не спит. Впрочем, это у него старая привычка — от нервности и застенчивости. «Ничего, голубчик, ты не был ни нервным, ни застенчивым, когда нападал на трактор вкупе с Орленовым!»
— Вы же знаете, что я не согласен с официальной точкой зрения филиала на конструкцию Улыбышева.
— Их интересует не наша точка зрения, а испытания машины! — сердито сказал Подшивалов. — Вы были на испытаниях, вот и скажите им, как она работала!
— Попробую, Иван Спиридонович, — вежливо ответил Марков. — Когда я должен быть у них?
— Подождите! Можно подумать, что вам не терпится обругать машину. Вы лучше скажите, как поживает ваша установка для консервации? Помните, вы говорили, что она близка к завершению?
Марков опять не мог скрыть своего изумления. «Ну и пусть! Пусть удивляется!» — подумал Подшивалов. Вот он опять взялся за нос, потрогал прическу, не хватает еще, чтобы почесал затылок. «Ага, заговорил!»
— Я докладывал вам, что нужна консультация …
— Плохо докладывали! Доказать не умели! Спасибо, что другие вам помогли. Так вот что, голубчик, собирайтесь, прощайтесь с вашей Шурочкой и через два дня выезжайте в Москву. Будете консультироваться с биологами, с акустиками, с холодильщиками, чтобы этой осенью пустить установку в производство. Понятно?
Последнее слово он произнес так свирепо, что Марков даже улыбнулся. Старик не пожелал заметить эту усмешку. Он встал, протянул руку молодому человеку и проводил его до двери. У двери, прикрыв ее, он послушал, как вскрикнула Шурочка: «А как же я?» — и усмехнулся. Девчонке он все-таки отомстил! А правду говоря, Маркова давно уже надо было выпустить на широкую дорогу. Тоже улыбышевские штучки — держать готовые изобретения, солить их, что ли? А ведь держали! Так задержали и облучение семян, и люминесцентный свет в парниках, и электрокультиватор для уничтожения сорняков… Конечно, Орленов был прав, навалили темы в кучу, не считаясь, важны они или придуманы от безделья… Пусть хоть Марков продвинет свою. А если Орленов бросится вдогонку за Улыбышевым, так Марков окажется у него под рукой, друг друга они найдут, два сапога — пара…