— Мне нравится! — сухо ответила девушка.
— А мне нет! — решительно произнес он.
— Почему? — удивилась она. Никак ей не удавалось привыкнуть к скачкообразным движениям его мысли.
— Слишком много проволоки! — сказал он. — Нам еще предстоит придумать такую систему снабжения тракторов энергией, чтобы над полями или совсем не было проводов или осталось очень мало. Посчитайте, во что обходится прокладка таких линий? А подстанции? О них же еще не думали! Пока что ставят неподвижный трансформатор, а ведь он должен передвигаться вместе с трактором!
Сейчас ей совсем не хотелось думать об электротракторе, хотя она и обязана была думать о нем. Ей хотелось думать об Андрее и о себе. Но он так настойчиво говорил, что приходилось подчиняться.
— Может быть, удлинить кабель? — спросила она.
— Больше восьмисот метров на барабан намотать трудно…
— А если поставить дополнительный барабан на тележке, движущейся, как предполагаемые ваши подстанции?
Он вдруг повернулся к Марине, пристально посмотрел на нее, но ничего не сказал. Шофер резко затормозил машину.
— Приехали. Дальше придется идти пешком. Вон они, ваши тракторы…
Пассажиры вышли из машины. На горизонте маячили большие, казавшиеся теперь неуклюжими, тракторы. А ведь когда-то такой трактор восхитил Орленова! Один из них двигался. Остальные стояли среди черного поля, по-видимому закончив работу. Марина покачала головой.
— А все-таки они выглядят убедительно!
Да, на черном фоне вспаханной земли громоздкие, казалось бы, могучие машины выглядели внушительно.
— Что ж, эстетический принцип важен и в технике! — миролюбиво заметил Орленов. — Сначала ознакомимся с их работой, потом уж будем судить…
Навстречу по границе поля к ним шел Мерефин. Горбоносое цыганское лицо его, освещенное солнцем, казалось совсем черным. Но на этот раз он не улыбался.
— Приехали? А мы уже давно ждем.
Он повернулся и зашагал к работавшему трактору. Кабель змеей извивался по полю, сматываясь на укрепленный вверху машины барабан по мере приближения трактора к неподвижному трансформатору, стоявшему на границе поля под высоковольтной линией. Рядом с трактористом в кабине сидел какой-то человек в светлом коверкотовом пальто.
— Разве испытания еще не закончились? — поинтересовалась Марина. — Кто сидит в кабине?
— Тише, это Далматов! — строго сказал Мерефин. Орленов, узнав секретаря обкома, пошел напрямик через поле к трактору.
Трактор остановился, и Далматов спрыгнул с высокой подножки. Он был один. Далеко на меже чернела легковая машина. Далматов стоял, поджидая Орленова, щурясь на яркое солнце.
— Поздновато же вы собрались на испытания! — сказал он, хмуро глядя на Орленова.
— Вы ведь тоже опоздали, товарищ Далматов! — с сердцем ответил Орленов.
Секретарь покачал головой, испытующе вглядываясь в темное лицо Орленова.
— Вон вы какой, оказывается? — удивленно протянул он.
— Какой же?
— Сердитый. Ну, а как здоровье?
— Как видите, хожу. Улыбышев меня, наверно, уже похоронил, а я всё еще живу.
— За жену сердитесь? — с ноткой недоверия спросил Далматов.
— Нет, за плохую машину.
Мерефин и Марина остановились поодаль, делая вид, будто интересуются кабелем. Далматов спросил:
— Кто с Мерефиным?
— Конструктор по приборам, Чередниченко. Тут, — он ткнул пальцем на кабину трактора, — стоит ее предохранитель и наш совместный прибор для управления трансформаторами на расстоянии.
— А! Видел, видел. Ну что же, позовите их, займемся сами, если уж опоздали на общие испытания.
Марина подошла с таким видом, будто решила во что бы то ни стало противоречить секретарю обкома, если только тот в чем-нибудь не согласится с Орленовым. Далматов с интересом посмотрел на нее и сказал Орленову вполголоса:
— Да, это не Пустошка! Вам бы хоть с десяток таких солдат, и никакой Улыбышев вас не победил бы.
— А разве он уже победил?
— Думаю, что да. Пока я был в Москве, он получил все необходимые документы.
— Документы можно и опротестовать! — резко сказал Орленов.
Далматов с удивлением подумал, что никогда еще и никто не осмеливался говорить с ним в таком тоне. Что это значит? Отсутствие ли такта у молодого человека или ощущение правоты? Потом он подумал о том, что Орленов прошел всю войну, бывал в таких переделках, когда правда могла спасти тысячи людей, хотя и грозила ему самому смертью, а ложь могла бы выручить его, но грозила смертью тысячам, — так бывало часто у разведчиков. Вспомнил он и о том, как учила партия таких вот молодых людей высокой правде поведения во всех случаях жизни, хотя и не все молодые люди сумели стать принципиальными. Но вот Орленов стал прямым и справедливым, и вот эта молодая девушка с таким бледным лицом, как будто она уже приготовилась отвечать вместе с Орленовым за каждое свое слово, тоже стала прямой и справедливой, и ему, секретарю обкома, отнюдь не зазорно выслушать их, если даже они не умеют выбирать дипломатические выражения, как умеют делать это Улыбышев и Райчилин. Далматов, сразу посуровев, сказал:
— Ну, выкладывайте!
Марина сунула в руки Орленову папку, в которой предусмотрительно собрала все документы: возражения Пустошки, заметки Маркова, докладную Орленова, которую тот столько дней сочинял на своей больничной койке.
Мерефин, увидев, как Орленов перебирает бумаги, не зная, с чего начать, вытащил из кармана пачку каких-то бумажек и тоже сунул их ему.
— Начинайте с наших жалоб, пусть и наше лыко станет в строку! — с усмешкой сказал он.
— Что это? — спросил Далматов.
— Акты. Где сколько было простоев, куда вызывали дизельные тракторы для запашки огрехов, сколько стоили силовые линии, во что обошлась перетаска новых машин с участка на участок, какие земли пахали, а какие взять не могли. Я их для комиссии приготовил, да Улыбышев отказался взять. Может, теперь пригодятся?
Марина огорчилась, что Далматов взял сначала эти затрепанные бумажки со следами масленых пальцев, исписанные карандашом, в иных местах расплывшимся от дождя. Но Орленов молчал. Он понимал, что эти бумаги не менее важны, чем те, что собрали они.
Ветер шевелил листы, которые просматривал Далматов. Трактор медленно уползал дальше, к трансформатору, там он пошел по краю поля с поднятыми плугами и начал пахать по противоположной стороне. Все было тихо, ярко светило осеннее солнце. А секретарь обкома морщился, хмурился, будто слышал досадливые голоса бригадиров и трактористов, их забористые слова, которые нечаянно срывались со страниц замусоленных бумажек. Просмотрев акты, он сунул их в карман, принужденно пошутив:
— Одно достоинство у этого трактора есть во всяком случае. Час сидел рядом с трактористом в кабине, а пальто и руки чистые. Не понимаю, кто же акты измазал?
— Не электрики составляли, дизельники, — серьезно ответил Мерефин.
— Дальше! — сказал Далматов.
Тут же, на поле, он просмотрел всю папку обвинительных документов, собранных Орленовым. И лицо его все больше и больше хмурилось. Ни слова не сказав по поводу этих бумаг, он вернул папку Орленову и пошел к трактору. Орленов последовал за ним, Марина и Михаил Матвеевич невольно отстали.
— Почему он молчит? — тревожно спросила Марина.
— Думает…
Возле трактора Далматов сухо спросил:
— Какой порядок испытаний предлагаете?
— На скорость вспашки, на глубину, на маневренность, — ответил Орленов. — Кроме того, я бы выяснил, почему остановились другие тракторы.
— Ясно — почему, — вмешался тракторист, — запасных частей нет, на соплях ездим…
— Приступайте! — все так же сухо сказал Далматов.
— Но испытание по нашей программе — долгое дело, — попытался возразить Орленов. Теперь он чувствовал себя неловко, как будто крал чужое время. — Может быть, мы одни все сделаем?
— Ну да, конечно, — совсем уже сварливо ответил Далматов. — А потом придет ко мне Улыбышев и скажет, что вы все подтасовали. Вы же о нем так сказали? Предлагаю начинать. Назначаю себя председателем новой комиссии… Чтобы вы не очень гордились, — иронически добавил он.