Его размышления прервало слабое жужжание и вибрация. Сережа выглянул из ванной. На столе в кухне работала дедовская бритва.
– Удружил старик, – улыбнулся Монов и выдернул шнур из розетки. Прибор под названием «Харкiв» замолчал.
Сергей пошел в свою комнату. Надо было подобрать что-либо стоящее из одежды. А из тряпья у него только сплошные толстовки с капюшонами да штаны-карго со множеством карманов. Нет, его предки не скупились для «самого-самого», да и трудно назвать скупостью покупку шмоток, цена каждой из которых всегда превышала два «косаря». Сережа не зацикливался на одежде. Он не зацикливался вообще ни на чем. Учеба давалась ему легко. «Все, за что берется мальчонка, дается ему легко», – говорил дед.
«Это потому, что Бог обращает на него свое внимание», – вторила ему бабушка.
Трудно во что-либо не поверить, если тебе об этом твердят любимые люди. Вот Сережа и верил. А после вчерашнего и вовсе решил, что Бог закрепил за ним очень трудолюбивого Ангела.
Снова жужжание из кухни. Сережа из-за угла с опаской посмотрел на бритву. Шнур был воткнут в розетку. Парень задумался. Ему почему-то казалось, что он выключал прибор, но мог просто подумать и забыть. Ведь у него сегодня есть и более важные дела. Например, святки (насколько он понимал, они проходят ночью) с первой красавицей гимназии. Сергей подошел, выдернул шнур из розетки, намотал его на бритву и спрятал «Харкiв» в пластиковую коробку.
Сергей снова вернулся в комнату, поставил дедовский подарок к томикам Дина Кунца. Ей там самое место. Монов вывалил все из шкафа и начал перебирать. То, что ему когда-то нравилось, не годилось для сегодняшнего свидания. Многочисленные толстовки и штаны отличались только по цвету и по сути своей были повседневной одеждой. Он снова сложил все в шкаф, кое-как рассовав по полкам. Ничего не годится. Ну не бежать же в магазин. И тут он решился на то, на что не решился бы никогда, если бы не Света.
У сына и отца Моновых был практически одинаковый размер, поэтому Сергей, не раздумывая, направился в спальню к родителям. Открыл шкаф и аккуратно (здесь он не мог себе позволить бесцеремонности, как в собственном жилище) осмотрел брюки и сорочки. Улыбнулся. Еще день назад он думал, что никогда не наденет наряд пенсионеров. Сережа выбрал черные классические брюки и белую в синюю полоску рубаху. Потом посмотрел в глубь платяного шкафа и выудил темно-синий кардиган. То, что нужно.
С новой проблемой Сергей столкнулся уже через пятнадцать минут. Ему нечего было обуть. Нет, обуви было полно, начиная от домашних тапочек и заканчивая роликами. А если серьезно, у него было три пары прекраснейших кроссовок. Кроссовок, черт возьми! Повседневная обувь к повседневной одежде. Все просто. Вариант с отцом отпадал, потому что в прихожей он не видел ни одной из двух его пар. Но не мог же он уйти сразу в четырех ботинках. А что, если он отнес одну пару в ремонт или… Это «или» ему нравилось больше, и Сережа пошел в кухню. Черные туфли стояли под столом. Из каждой торчало по проводу, включенному в удлинитель. Сушка «Тимсон», купленная отцом пару недель назад через интернет-магазин, была в действии. Сережа вынул приборы красного цвета из обуви, потрогал туфли внутри и, удовлетворенно кивнув, надел их.
В семь пятнадцать вечера, надушившись «Лакостом» (тоже папина вещица, он как-то обходился «Аксом»), Монов вышел из квартиры. Он шел на первое… Нет уж! Он шел уже на второе свидание с самой красивой девушкой в этом городе.
Как только захлопнулась дверь квартиры Моновых, бактерицидные сушки обуви «Тимсон» вспыхнули одновременно, а электрическая бритва «Харкiв» начала монотонно жужжать, подталкивая томик Кунца «Полночь».
Паровоз не всегда был сволочью. Если начистоту, он и сейчас себя таким не считал. А на то, что о нем думают другие, ему было наплевать. «Яга», симпатичные и глупые девушки были не только его слабостью, но и образом жизни. И плевать, что к тридцати годам он может стать спившимся импотентом. Зато сейчас ему чертовски хорошо – не жизнь, а праздник. Он не всегда был Паровозом. Ведь его когда-то называли Вовой, Вовочкой, Вовчиком. И вот сейчас иногда, когда он становился прежним, тем мальчиком, каким его знали мама и бабушка, младшая сестренка и отец, Володя Тутуев думал, что не заслужил всего этого. Не заслужил остаться без родителей в семнадцать лет, не заслужил потерять бабушку в двадцать, не заслужил, не заслужил! Во время все реже случавшихся приступов одинокого Вовы он признавался себе в том, что поведение бабника-алкоголика им выбрано намеренно, как защитная реакция. Он защищался от одиночества. Но если раньше эта самооборона вызывала жуткий стыд, то сейчас собственные выходки были в порядке вещей и просто забавляли его.