Телефон звонит.
- Слушаю, - говорю я, сняв трубку.
Женский голос, теперь уже знакомый голос, ласково спрашивает:
- Ты узнаешь меня?
- Да, теперь узнаю. Вера?
- Да, Вера. Твоя Вера. Ты сейчас очень занят?
- Нет, я свободен.
- Может, зайдешь ко мне?
- Когда?
- Когда тебе удобно, милый. Я буду ждать... Или нет, давай лучше встретимся в вестибюле гостиницы. Я приеду к тебе.
Я стою возле стола с газетами и жду. С минуты на минуту она должна прийти. А что, если я скажу ей сегодня, что я не тот, за кого она меня принимает? Нет, надо отложить этот неприятный разговор. Мне так хочется побыть вместе с ней. Она снова будет вспоминать прошлое - свое и того, другого, за кого она меня принимает. А я буду делать вид, что тоже ношу в памяти это прошлое...
Вот она идет быстро и легко, как всегда. На ее раскрасневшемся от ходьбы лице добрая улыбка. Она уже увидела меня и машет рукой.
- Ты здесь? - спрашивает она.
- Нет, здесь не я, - шучу я, - а тот, другой, который тебя не узнавал.
- Нет, это ты, - тихо говорит она, - ты...
Она как-то совсем по-особому произносит это слово "ты"-удивленно и радостно, словно открывая во мне того,
Другого, чье обличье я принял, сам того не подозревая. Мне становится не по себе от этого ее "ты".
"Ты", - словно говорит не только ее сильный ласковый голос, а все ее существо. "Ты", - говорит она, и я начинаю еще острее чувствовать свою реальность. "Ты", - повторяет она, и мое сердце начинает биться сильнее, и кажется, Земля вырвется из-под моих ног.
Мы опять вместе. Я беру ее под руку, и мы выходим из гостиницы. Сейчас мы одни. Никто не обращает на нас внимания.
- Хочешь немножко потанцевать? - спрашивает Вера.- Тогда зайдем сюда.-Она показывает на танцевальный клуб, сквозь прозрачные стены которого видны танцующие пары.
Мы заходим.
Музыка. Земная, хмелящая сознание музыка, Я долго не мог приучить себя к ней. В восемнадцатом веке существовали более прозрачные и медлительные мелодии. Тогда танцевали менуэт и исполняли Моцарта, про которого кто-то сказал, что он писал музыку не для людей, а для ангелов.
Я не ангел. Но к Моцарту мне было легче привыкнуть, чем к современным композиторам,
Мы начинаем с Верой танцевать. У меня не оченьто это получается. Но она улыбается и одобрительно кивает мне.
- Ничего, ничего, дорогой. Ты раньше танцевал гораздо лучше. Полтора года жизни в космосе на крошечной космической станции со счетов не сбросишь. Там было не до танцев.
- А откуда ты знаешь, что я был на космической станции? Разве я тебе об этом говорил?
- Нет, не говорил. Но я и так догадываюсь.
- Ты такая догадливая.
- Не смейся, милый. О том, что ты жил эти полтора года не на Земле, догадается каждый, кто поговорит с тобою. Ты так изменился. В тебе появилось что-то новое, незнакомое, то, чего я не замечала до нашей разлуки.
- Что ты имеешь в виду?
- Рассеянность. Иногда мне кажется, что только твоя оболочка здесь, а сам ты где-то далеко-далеко, за миллионы километров отсюда. И в эти минуты мне становится страшно, страшнее даже, чем тогда, когда ты не хотел узнавать меня и так странно отвечал на мои вопросы по телефону,
- Лучше поговорим о чем-нибудь другом.
- О чем же?
Она задала этот вопрос и вдруг забыла обо мне. Ее глаза смотрели в сторону, где стоял какой-то человек, казавшийся высоким, хотя был не выше среднего роста. Он улыбался Вере. Она тоже улыбнулась и кивнула ему.
- Извини, дорогой, - сказала она, - я сейчас же вернусь к тебе. Одну минутку.
Она отошла. Я оглянулся. Она подошла к высокому. Повидимому, это был ее старый знакомый. Потом она окликнула меня:
- Николай!
Я подошел. Высокий, или, вернее, казавшийся высоким, улыбнулся и протянул мне руку. Он не назвал себя. Я себя назвал, и довольно отчетливо.
- Николай...
- Коля, - словно поправил он меня. Это было так странно, будто он знал меня давно.
Глаза его смотрели на меня с интересом. Нет, незнакомые так же смотрят. Потом он раскланялся и ушел.
- Кто это? - спросил я Веру.
Прежде чем ответить. Вера удивленна взглянула на меня.
- Неужели ты его забыл за эти полтора года? Это физиолог и кибернетик Иванцев, Сергей Андреевич Иванцев, твой приятель. Ты же сам сколько раз мне говорил, что такие люди, как Сергей, родятся раз в два столетия. И ты умудрился его забыть? Ты же сам говорил, что он гений, обыкновенный, ничем не примечательный гений вроде Павлова или Леонардо да Винчи.
- А что он сделал, чтобы его так называть?
- Ничего особенного. Создал новое физиологическое учение. Новую школу. Тебе этого мало? Но объясни, как ты мог его забыть?
Каждую ночь мне снится Дильнея, стоит закрыть глаза и я там. Поворот бытия, сдвиг времени и пространства.
Когда я просыпаюсь, мне становится не по себе. Она далеко, моя Дильнея!
За свою продолжительную жизнь я возвращался на Дильнею несколько раз и каждый раз вместо друзей и родных встречал их потомков.
Мое призвание вечного странника превращало будущее в настоящее. Я появлялся, обгоняя свою эпоху, своих современников и самого себя. Что-то чудесное было в этих часах, днях и неделях, как бы открывалась дверь в новое небывалое бытие. Я попадал в новый век, не узнавал ни лиц, ни вещей. Но среди новых лиц и вещей я старался чувствовать себя уверенно. И только на Земле я теряюсь, словно не нахожу самого себя, и начинаю повторять слова Спинозы: нужно не плакать и не смеяться, а только понимать.
Но есть явления, которые я понять не в силах. Возвращаясь из университета, я замедлил шаги. Впереди шли два школьника. Они о чем-то болтали, и вдруг один из них позвал меня. Он громко произнес мое имя, не здешнее, а тамошнее, настоящее.
- Ларвеф, - сказал он,
Он не обращался ко мне, а говорил своему товарищу, но я вздрогнул, словно проснулся.
И второй подросток сказал так же громко и отчетливо:
- Эроя.
Тогда я нагнал их и спросил;
- Откуда вы знаете эти имена?
- А разве вы не читали научно-фантастическую повесть "Скиталец Ларвеф", ответил подросток. - Почитайте. Там рассказывается об одном путешественнике, который летал со скоростью света. Его звали Ларвеф.
- А что, если Ларвеф это я?
- Вы шутите, - сказал школьник.-Он на вас не похож. У него почти не было рта.
- А если я сделал себе пластическую операцию?
Оба подростка рассмеялись.
- Значит, вы прямо со страниц книги сошли на эту улицу? - спросил второй подросток.
Меня поразила неожиданная правда этих слов. Я даже растерялся. Не сразу я ответил ему.
- Нет. Скорей я прямо с этой улицы попал на страницу.
Я всегда любил детей, даже когда сам был ребенком. Но это было давно, очень давно, несколько столетий назад. Я очень любил детей, может быть, и потому, что только в промежутке между путешествиями встречал их. Земные дети не так уж сильно отличались от дильнейских. И там, на Дильнее, я частенько заходил в школы и рассказывал детям о своих путешествиях,
- Вы что, не верите мне? - спросил я.
Один из подростков, более разбитной и бойкий, ответил:
- Чему не верим?
- Тому, что я Ларвеф,
- Верим, - ответил он насмешливо и бойко, - но ведь не это главное-верим мы или не верим.