После революции и Гражданской войны перед советским правительством стояла задача мобилизовать на индустриализацию огромную, во многих сферах отсталую страну. Решающим в этих планах было надежное энергоснабжение. В 1920 году советское правительство утвердило план электрификации России (ГОЭЛРО). Развитие электрической инфраструктуры, в частности строительство электростанций, было рассчитано на десять–пятнадцать лет. План предусматривал и создание множества хозяйственных, финансовых и научных институций. С политэкономической точки зрения план электрификации представлял собой первую модель советской плановой экономики[10].
Чрезвычайное хозяйственно-политическое и пропагандистское значение электрификации выразилось в знаменитой формуле В. Ленина «Коммунизм есть советская власть плюс электрификация всей страны». Утопический субстрат электрификации подчеркивал после своей встречи с В. Лениным (октябрь 1920 года) Герберт Уэллс в эссе «Россия во мгле», само построение которого ориентировалось на жанр утопического романа[11].
Дело в том, что Ленин, который, как подлинный марксист, отвергает всех «утопистов», в конце концов сам впал в утопию, утопию электрификации. Он делает все, что от него зависит, чтобы создать в России крупные электростанции, которые будут давать целым губерниям энергию для освещения, транспорта и промышленности. Он сказал, что в порядке опыта уже электрифицированы два района. Можно ли представить себе более дерзновенный проект в этой огромной равнинной, покрытой лесами стране, населенной неграмотными крестьянами, лишенной источников водной энергии, не имеющей технически грамотных людей, в которой почти угасли торговля и промышленность? Такие проекты электрификации осуществляются сейчас в Голландии, они обсуждаются в Англии, и можно легко представить себе, что в этих густонаселенных странах с высокоразвитой промышленностью электрификация окажется успешной, рентабельной и вообще благотворной. Но осуществление таких проектов в России можно представить себе только с помощью сверхфантазии. В какое бы волшебное зеркало я ни глядел, я не могу увидеть эту Россию будущего, но невысокий человек в Кремле обладает таким даром. Он видит, как вместо разрушенных железных дорог появляются новые, электрифицированные, он видит, как новые шоссейные дороги прорезают всю страну, как подымается обновленная и счастливая, индустриализированная коммунистическая держава. И во время разговора со мной ему почти удалось убедить меня в реальности своего провидения[12].
Ленинское видение электрификации отличалось сугубо «литературными» свойствами – воображением и убеждением, – они и остались в памяти Уэллса от разговора с «кремлевским мечтателем». Хотя безучастному наблюдателю – такому, как Уэллс – большевистские опыты модернизации казались утопическими, раннесоветская утопия электрификации обладала прочным ядром, которое гарантировало ей успех в реальности. То было ядро технических и экономических экспертов, окружавших Ленина и преданных делу социалистической модернизации. Карл Шлёгель, опираясь на биографию Леонида Красина, нарисовал коллективный портрет этой новой элиты:
Пожалуй, это неповторимый тип человека. Вот на что он был способен: отвечать жестким требованиям инженерного образования, но и угрозам тупой и заносчивой полиции; пережить ссылку, но не впасть в уныние, а приобрести те «отличия», в которых ему было отказано; построить электростанцию – «Электропередача», – вопреки противодействию землевладельцев, городской управы и иностранных компаний: одни опасались за свои деньги, другие за свою компетенцию, третьи за свою монополию; закладывать линии электропередачи, но не допуская нелегальных подключений; днем управлять фабрикой в Орехово-Зуеве, а ночью ускользать от преследований тайной полиции; получать жалованье в 10 000 рублей плюс премии, но за собственной семьей не забывать и про «товарищей»; ехать в Швейцарию в компанию «Браун-Бовери», но попутно посетить и нелегальный съезд революционной партии; организовать крупное ограбление банка – в Тифлисе было захвачено по крайней мере 250–315 тысяч рублей! – но при этом заседать в правлении другого крупнейшего русского банка; знать подполье в Баку, колонии ссыльных в Вологде и Вятке, а также Ниццу Саввы Морозова и конторы Шуккерта в Берлине. В таком силовом поле опыта и формировались такие личности. Только мир, ничего не знающий о том, что разыгрывается в России, мог удивляться тому, с чем он стал иметь дело после 1917 года: с многосторонне, а то и всесторонне образованным и сформированным типом революционера и государственного деятеля, первопроходца техники и организации. Этот тип обрел свой образ еще в старой России, но полностью стать публичной личностью смог только в новой России[13].
10
См.:
11
13