Вдали загрохотал поезд. Провода электролинии, под самым окном выходившие из-под арки и сливавшиеся на горизонте, напряженно загудели.
— Мне пришла в голову странная мысль, — сказала она. — Провода идут от моего дома к морю. Прислушайся, сюда доносится шум волн. Он идет по проводам.
Он крепче прижался головой к ее голове и впервые почти за два года погладил ее волосы. Его правое ухо прижималось к ее левому. А когда он потом снова осторожно опустил ее на постель, он впился в нее долгим поцелуем и не отрывался, пока она, пробормотав что-то невнятное, не отвернула лицо и не притянула его к себе. Одеяло сползло на пол. Ее руки расстегивали на нем одежду, как бывало раньше. Оба готовы были заплакать. Их губы слились, глаза с минуту не открывались.
— Почему ты меня поцеловал, Флорис? — спросила наконец она. — Неужели только потому, что теперь поверил, что я поправлюсь? А если бы я никогда не поправилась, ты бы не стал меня целовать? Остался бы просто моим доктором? Потому что мой случай представляет интерес для науки?
Клондайк не нашелся, что ответить на так прямо поставленный вопрос. Потому что означал он только одно: «Я знаю, на самом деле ты меня не любишь. Если бы у меня не было никаких шансов выздороветь, ты бы меня не поцеловал — ведь это к чему-то обязывает. Если бы мне грозило до конца дней остаться инвалидом, ты бы радовался, что я в свое время так плохо с тобой обошлась, так что ты и пальцем не мог меня коснуться, не испытав унижения, не говоря уже о том, чтобы посвятить мне всю свою жизнь».
Так он думал, вновь сидя возле ее кровати, голова его лежала у нее на груди. Наконец он холодно посмотрел на нее и сказал:
— Ну что ж, раз ты видишь в моем поступке лишь доказательство того, что тебе стало лучше, тогда мой поцелуй скажет тебе не больше, чем мои заверения как врача: через три месяца ты будешь ходить.
Он встал и захлопнул окно: вечерний воздух становился слишком прохладным. Стук колес поезда нарастал, поглощая все другие звуки, потом замедлился, растворился в пронзительном вое ветра. В соседней комнате мамаша Венте разбила что-то из посуды и тотчас явилась сообщить об этом.
Адрес сестры Ферро он узнал, прочитав объявление: «Лечебный и спортивный массаж».
Калманс решил, что теперь, когда, казалось, блеснул лучик надежды, он не станет больше ждать у моря погоды. Хватит ей неделями глотать аспирин и агарол — хоть и всякий раз в новой упаковке, — с этим было покончено. До вечера просиживал он в библиотеке, перечитал все, что мог, насчет болезни Лили, советовался со знакомыми, изучавшими медицину. Хемелрика, естественно, ни о чем не спрашивал: тот за целый год не сумел достичь того, чего сам он достиг за четыре месяца.
Кто-то сказал ему, что человеку, долгие месяцы пролежавшему в постели, необходим массаж; иначе он, даже если выздоровеет, не сможет подняться с постели просто от слабости мышц. Поэтому он решил пригласить массажистку.
Она жила поблизости, на восточной стороне улицы, в одном из низеньких домишек. Ее домик стоял совсем низко и в то же время почти вплотную к проезжей части улицы, так что к нему невозможно было подступиться. Поэтому прежняя входная дверь была наглухо забита, а вместо нее на втором этаже прорезана новая, к которой с улицы вел деревянный мостик.
Однажды в хмурый и дождливый полдень Клондайк вошел в этот дом. Дверь была не заперта и отворялась прямо в комнату, где сидела сестра Ферро. На керосиновой печке кипела вода.
Сестра Ферро была женщина лет тридцати пяти в белом накрахмаленном переднике. Когда Клондайк вошел, она подрубала носовой платок и не сразу подняла на него глаза.
— Я доктор Клондайк, — представился он. — У одной моей пациентки парализованы обе ноги. Чрезвычайно трудный случай. Паралич длится уже около полутора лет. И все же за последнее время наблюдается обнадеживающее улучшение, так что… (он манерно поджимал губы и, втягивая ртом воздух, откидывал голову назад — такая привычка была у одного профессора)…так что было бы желательно попытаться с помощью массажа вернуть мышцам гибкость.
Сестра Ферро окинула его взглядом больших черных глаз и разразилась негромким, но достаточно выразительным смехом.
— Ах, вот оно что! Ты — доктор? Брось, не морочь мне голову! Не верю я, что ты доктор. Но это ничего не значит. Ты все равно очень симпатичный парень. — Она встала, сложила рукоделие и повторила: — Очень симпатичный парень.
Она потерлась накрахмаленной грудью о его плечо и взяла его за руку. Студент почувствовал, что его унизили, но и приласкали.
— Послушай, — сказала массажистка. — Я всего лишь одинокая женщина, и мне ужасно приятно, когда кто-нибудь заходит меня навестить.