ЭЛЕМ
Каменистая пустыня с редким низкорослым кустарником простирается до самого горизонта на сколько хватает глаз. Зыбкое марево дрожит над поверхностью, должное обозначать перегретую солнцем почву, отдающую атмосфере излишки тепловой энергии. Но это лишь иллюзия. Здесь нет ни солнца, ни воздуха, а мягкое тепло и ровный свет являются сущностями пространства.
Тропинка, по которой я шагаю, едва различима: она вымощена той же галькой, что в беспорядке разбросана вокруг, и лишь некая осмысленность узора делает её дорогой, потенциально могущей куда-то привести. Цвет гальки я раз и навсегда определил для себя как красный, хотя на самом деле он далёк от всех известных моему зрению цветов. Он плотнее и насыщеннее, и как бы самостоятельнее, что ли: его легко представить без всякого подложного материала вообще.
Я не смотрю по сторонам и не оглядываюсь. Во-первых, всё мое внимание сосредоточено на том, чтобы не сбиться с пути. Во-вторых, я точно знаю, что увижу там: бескрайнюю пустыню — по бокам, и древний величественный город, покинутый мной — сзади. Ещё ни разу мне не удавалось удалиться от него на хоть сколько-нибудь значительное расстояние: либо это он преследует меня, либо я топчусь на месте, перемалывая босыми ступнями пустоту.
Мир вокруг постепенно тускнеет и наливается более привычным серым цветом, пока не исчезает совершенно.
- Смотрите на этого героя! Спящим прикинулся, лишь бы только место пожилым людям не уступать!
Морщинистое лицо старухи, увенчанное парой злобных глаз, нависло надо мной. Я неспешно встаю и делаю шаг в сторону, пропуская её. Старуха занимает добросовестно нагретое мной сиденье, продолжая поток бранной речи по моему адресу. Она — идеальный, неиссякаемый источник вдохновения для мизантропов всех мастей. Я примирительно, но без всякой надежды на успех, улыбаюсь ей, и это только сильнее раззадоривает её, поэтому приходится отвернуться и перенаправить слух: на грохот колёс, на вой электродвигателей, на артистичные объявления диктора.
Если верить тому, что он говорит, моя станция будет минут через пятнадцать. На дисплее мобильного — четыре пропущенных звонка. Два номера мне неизвестны. Третий — Тимофея. Перезвоню ему позже, желательно перед самым сном. Иначе я обречён на часовой доверительный разговор о мировых проблемах. Четвертый — номер Алины.
Выбираюсь на поверхность.
- Алло. Ты звонила?
Извиняюсь за задержку, находя оправдание в чрезмерном шуме подземки. Меня с лёгкостью прощают и предлагают вечером «сходить куда-нибудь поужинать». Право выбора заведения остаётся за мной, надо полагать, в качестве мягкосердечного наказания за нерасторопность.
- Хорошо, я тебе позвоню, когда освобожусь. Думаю, часов в шесть, не раньше.
Теперь минут десять пешком. Сначала по аллее, усыпанной облетевшими листьями, затем — через дворы, мимо гуляющих с детишками мам и любителей собак, подозрительно обнюхивающих каждого прохожего.
В офисе почти никого нет, несмотря на поздний, по деловым меркам, час — половину одиннадцатого. Ну, да это объяснимо: мы — коллектив «творческий», и рабочий день наш нормируется только совестью. Вижу на привычном месте Людочку — она всегда там. Не имея ни особых талантов, ни внешности, она старается брать усердием. Год назад я бы обязательно указал ей на неправомерность её ожиданий и дал бы парочку практических советов, но у меня сегодняшнего — другие принципы. В добавок к собственным проблемам.
Я сажусь за свой стол, расположенный островком в море офисной мебели, вхожу в систему и открываю в «Лотосе» проект. Это единственная программа, которой я пользуюсь на рабочем месте. За это мне платят «баснословные деньги», как любит приговаривать Шеф, когда у него не сходятся сальдо с бульдо. Перед глазами возникают знакомые диаграммы и формулы. Сосредоточенно пялюсь на них полчаса, пытаясь вникнуть в суть, но затем оставляю бесплодные попытки. Всё, что я вижу на экране, сделано мной, и без моих пояснений оно — неразрешимая головоломка, но мои способности конструировать из «кубиков» полезные вещи куда-то улетучились. Все мои знания и опыт вдруг превратились в фантомы, в ничего не значащие слова в резюме.
Мне неясно, что делать с этими вновь открывшимися обстоятельствами. Возможно, я продержусь ещё несколько месяцев, избегая планёрок, придумывая уловки и отговорки. Возможно, год. Сколько позволит запас доверия, накопленный годами. А потом всё равно объявлю им честно о своём банкротстве или же словчу, выдумав несуществующие уважительные причины. От немедленной исповеди меня удерживает надежда, что пропавшее в один день мастерство отыщется точно так же, как исчезло, но она тает с каждым днём, по мере понимания природы моих затруднений.