Туман затягивал, на стыках вселенной пылали золотые костры. Пространство текло, тянулось поодаль, растягивалось в неопределенные промежутки времени, все чаще именуемыми вечностью. Абстракции сменялись четкими образами: тем, что было, тем, что сейчас, и тем, что когда-то может произойти. Он помнил Раскол, он помнил все те длинные дивные дни и даже те, что после хотел забыть. Он помнил, как вставало солнце и как оно заходило, помнил тени деревьев, колышущиеся на светлом ветру, помнил бескрайние просторы равнин и полей, и горы, величественные горы, что не раз хотел облететь. Помнил лабиринты пещер, куда он и подобные ему уходили на ночь, дабы разжечь искры костер и там отыскать кров. Помнил сородичей, лейдраков, драконов всех цветов радуги, и других – ангелов, что поклялись нести свет несмотря ни на что, до края земли… Помнил войну, помнил, когда крови стало настолько много, что она превратилась в реки и все не прекращала течь. Он ощущал происходящее тут и сейчас: холод забвения, на который его обрекли. Ощущал расстояние – только мельком, чуть-чуть, потому что ему казалось, что он его преодолел, все без остатка когда-то давно. Ощущал, что твориться внутри, как развивается и растет его собственный мир: как преодолевает стужу, как цветет, как греется разом в свете многих светил, как вновь увядает, теряя цвет, как сменяются времена года и как все разрастающиеся империи падают ниц пред “другим”. Предчувствовал начало конца, и, возможно, что-то новое, созданное не на руинах – нет, но после значительной катастрофы, постигшей не только его, но и тех, кто жил вместе с ним.
Тысячу раз можно было заблудиться без руля и ветрил, не имея достаточно прочной опоры, – упасть. Упасть, спотыкнуться и, не могучи встать, беззвучно стонать, подхваченному ветром, волной или силой, что нельзя обуздать. Но он не упал, не упал на столько, чтоб забыть обо всем и наконец умереть. Он следовал цели и тому, чем он был, есть и будет!
Чуткость вела его, она была его беспрекословной опорой, являлась его силой и продолжением. Чуткость вырисовывала картину и помогала сохранять ее наяву. Чуткость отражала его безмятежную суть. Разуму не дано было стать кометой, но тело его обзавелось крыльями, и он летел. Душе не под силу зажечь новое солнце, но он сохранил множество воспоминаний о нем. Глазам не было ясно будущее, но он отвергал мысль, что оно без него. Памяти невозможно было отыскать момент зарождения мира, и это значило, что он должен прийти к нему сам.
Странное осознание маячило на горизонте, вокруг клубились странные сны. Не заблудившись в паутине беспамятства, не оставив все на последний суд, Чуткий продолжал путь. Долгое, очень долгое время бытность его напоминала туман, однако в какой-то особенно чистый и ясный, и особенно чуткий момент он наконец обнаружил это. Стали происходить некоторые изменения. В ту реальность, где он сейчас находился, начали закрадываться некие алые всполохи, слабые отголоски чего-то… Не реющее пламя увидел он, а занимающиеся искорки, которые вскоре будут готовы перерасти в пожар. Так и произошло, и это было подобно урагану, если даже разом отбросить от себя тысячу чувств. Но это произошло не сразу, постепенно и планомерно цепи событий воссоединились в одну. Что-то или кто-то сподвиг небосвод раскрыться и показать, что же за там, что же за ним…
Сначала малые и в небольших количествах алые всполохи, вспышки стали проступать вокруг, хотя он знал, что вокруг только тьма и космос, и здесь можно увидеть практически все – это почему-то удивило его. Возможно, он знал, что так и должно было произойти. Да, но следующего даже его разум предугадать уж точно не мог. Личности демиурга, или, кем он там на самом деле был, сложно, очень сложно было сориентироваться в том, что он увидел затем. Мерцание не иссекало, но количество его по-прежнему не выжигало в глазу яркий след. Да, он начал ощущать, осязать, видеть, чувствовать это… Влайфреоз…
Мир оказался покрыт рубцами, шрамами, глубокими впадинами, что воровали свет. Трещины. Немыслимое количество трещин расходилось вокруг. Алое зарево поглощал разлад. Размолвка, распря, расчленение каких-то границ! Он постарался проникнуться телом и разумом в суть этих искореженных линий, но даже, если б он опирался на время, то все равно не дал бы ответ…