Всплеск, бульканье уходящей воды, шуршание грубого полотенца о нежную кожу, потом звук приближающихся голых ног.
Кэрон вошла, завернутая в красное банное полотенце; она была восхитительно прекрасной и, странно, очень молодой. Она взглянула на него быстрым, ищущим взглядом, потом села за туалетный столик.
— Так ты проснулся? Надеюсь, это не я разбудила тебя своим завыванием.
Он не ответил, только смотрел на ее блестящие плечи и стройную шею расширенными глазами.
— Тебе лучше? Ты должен быть осторожнее. Мне не нравится, что ты делаешь тяжелую работу в саду. Бог свидетель, мы можем нанять работника.
Полотенце соскальзывало, спадая на талию, и голая кожа была похожа на белое пламя, слепящее его глаза, утоляющее его гнев. Сильнейший голод разгорелся и смешался с гневом.
— Завтра мы вызовем доктора Уотерхауса, чтобы он осмотрел тебя.
— Что ты пела?
Он был удивлен спокойствию в своем голосе, небрежному тону, которым он задал вопрос.
— А , это, — она с улыбкой посмотрела через плечо, — она называется «Соединение» Элизабет Барретт Браунинг. Норма Ширер поет ее в «Барретах с Уимпоул-стрит».
— Не знал, — ему пришлось сглотнуть — его рот наполнился влагой, — не знал, что тебе такое нравится.
Она рассмеялась, и он задрожал от ярости.
— Ты многого обо мне не знаешь, дорогой.
Он вытащил ноги из-под одеяла, и пол был твердым под его ногами. Он встал во весь рост, чувству горящее ощущение в деснах, в то время как сверкающие кости его правой руки открывались и закрывались, словно челюсти плотоядного паука.
— Подойди.
Рык, который поднялся из его желудка, взорвался на связках и сдавил язык. Кэрон развернулась и с удивлением посмотрела на него.
— Что!
— Подойди.
Она медленно подошла к нему, неохотно, но, возможно, с тайной, испуганной радостью, потому что разве он не был великолепен в гневе? И сильнейший голод смотрел из его горящих, покрасневших глаз.
— Что случилось? Зачем смотреть так...
Кости его правой руки обрушились на ее щеку, и она упала на пол, где лежала лицом вниз, ее голые плечи дрожали, когда она рыдала от боли и недоумения.
Талия была стройной, спина изгибалась до белых плеч; выше была тонкая, прекрасная — о, такая прекрасная шея. Три рубца сочились кровью, стекающей по мягкому изгибу щеки. Его клыки выскользнули из десен и опустились на нижнюю губу. Он пускал слюни, наклоняясь к ней; он был голодным, приглашенным на банкет, когда эти прекрасные зубы — клыки — погрузились в мягкую белую шею.
Ее крики были музыкой, ее извивающееся тело, смертельная борьба законной жертвы — и ее кровь, дающий жизнь нектар. Она наполнила его рот, стекла по шее, наводнила его желудок, помчалась по венам, и быстро превратилась в яростную, вечную жизнь. Она была прекрасной белой бутылкой, коробкой сока с шеей, похожей на соломинку, и он осушил ее до самой последней, ценной капли. Когда он наконец встал, тело было вялым, белее белого, кожаной сумкой, наполненной костями и обескровленным мясом.
Гурни Слейд поставил ногу на податливую спину, сомкнул руки, теперь покрытые плотью, открыл рот и издал победоносный рев сытого вампира.
Он испытал раскаяние от насыщения.
— Я один.
Он перевернул тело на спину и содрогнулся от его ужасающей внешности. Лицо сжалось, глаза выступили, рот раскрылся. Он опечалился от того, что ему пришлось уничтожить такую красоту, но больше всего он скучал по ней.
Вскоре он встал, поднял безвольное тело и отнес его в сад. Он выкопал вторую могилу, и отдал труп голодной земле.
Ему было скучно.
Он бродил по пустым комнатам, ища развлечения. Его желудок бурлил; это был не просто намек на несварение, потому что его последний обед был богат, переполнен витаминами и протеинами, и сейчас, когда сильнейший голод исчез, он скучал по нему. Он был похож на мужчину, полностью удовлетворенного после полового акта. Все удовольствие ушло; но появилось легкое чувство вины, предположение, что он объелся. Он съел торт, а теперь хотел вернуть его, дополненный белой глазурью.
Часы в холле серебряным голосом пробили три. Гурни знал, благодаря своеобразному инстинкту, что время подходит к концу. Скоро солнце протянет золотые пальцы к лицу ночи, и задолго до того его прекрасное новое тело должно распасться, стать миллионом невидимых атомов, которые лягут словно серебряная пыль в темных углах — ожидая темноты, чтобы снова сплотиться.
Тень порхнула по полу. Просто полоса темноты, которую он бы не увидел вчера, но теперь его глаза отличались особенной чуткостью, и он знал, что Кэрон вернулась. Он взбежал по лестнице, перескакивая через две ступеньки, оживленный любовью, вожделением и циничным весельем. В спальне крошечное пятно тени порхнуло мимо зеркала на гардеробе, потом бросилось прямо ему в лицо. Он рассмеялся и мягко сказал: