— Нет! — произнёс Джем, задыхаясь. — Ты меня разыгрываешь.
— Это такая же правда, как и то, что я сижу здесь. Её блузка была вся разорвана, а на её спине были царапины, похожие на отметины когтей. Не знаю, что они об этом подумали в Монастыре. Мож-быть — бешеная собака. Во всяком случае, её светлость была в ярости. Всё бормотала, что она должна быть единственной.
— Как ты думаешь, что она имела в виду? — спросил Джем.
— Бог знает. Но... Теперь ни слова. Сюда идёт старуха Браунинг.
Харриет вернулась к мытью посуды, пытаясь понять, что подразумевал весь тот разговор. И сверх того — каким человеком могла быть леди Дануильям?
— Мэри, а ты когда-нибудь видела леди Дану- ильям?
— Однажды или дважды.
Мэри мыла ноги в глиняной бочке.
— Она иногда гуляет в маленьком саду. А что?
— Мне просто интересно. А ты не поднималась наверх к ней?
— О, я понимаю, что ты имеешь в виду. — Мэри вытекла ноги полотенцем, а затем, открыв окно, вылила содержимое бочки в сад. — Это чтобы капуста лучше росла. Нет, миссис Браунинг сказала, что её светлость захочет поговорить со мной через некоторое время. Но пока ничего такого.
Мэри залезла в постель и задула свечку, прежде чем глубоко зарыться в перьевой матрас. Она хрюкнула от полного удовлетворения.
— Никогда не спала на перьевом матрасе до тех пор, пока не очутилась здесь. Просто гордость разбирает.
— Какая она? — спросила Харриет.
— Кто?
— Леди Дануильям.
— О, я никогда не разговаривала с ней. У неё милое лицо, но она изуродована.
— Изуродована!
— Да, — Мэри повернулась, и её кровать за - скрипела. — У неё горб. Это ужасно. Огромная выпуклость, которая выступает у неё за плечами. Я никогда не видела ничего подобного.
— У нас в деревне был горбун, — сказала Харриет, — и мальчишки постоянно издевались над ним. Он был неприятным человеком, который бил своего осла.
— Если ты будешь насмехаться над леди Дану- ильям, тебя, скорее всего, поколотит миссис Браунинг. А теперь давай спать. Завтра утром нам надо будет рано вставать.
На следующее утро миссис Браунинг вызвала Харриет из посудомоечной и вручила ей жёсткую щётку и совок.
— Нора внизу, у неё флюс. Ты должна подменить её. Поднимись наверх на лестничную площадку и почисти ковёр. Не устраивай беспорядка.
Харриет взяла совок и щётку и не без некоторого чувства тревоги, поскольку раньше она не была в верхней части дома, поднялась по лестнице. Лорд Дануильям был добр, когда освободил её из цепких лап преподобного Дэйла, но она инстинктивно понимала, что это была та доброта, которую он проявил бы по отношению к собаке, над которой издеваются; им двигало именно такое желание. Родители учили её бояться и уважать людей из высшего общества, и страх всё сильнее охватывал её, пока она поднималась по большой лестнице.
Ковёр был толстым; её ноги утопали в нежном ворсе, и она всячески пыталась смотреть во все стороны одновременно. Массивные картины в позолоченных рамах выстраивались по стенам; великолепная люстра свисала с высокого потолка, который возвышался над лестничной площадкой и холлом. Лакей, сверкающий своей парчовой ливреей сливового цвета и в напудренном парике, прокладывал себе путь через лестничную площадку и посмотрел на неё с высокомерным презрением.
— Что ты здесь делаешь, девочка?
— Я должна вычистить ковёр, — Харриет подняла голову, не особо впечатлённая парчой или париком, зная, что статус этого человека ненамного выше, чем её собственный.
— Тогда продолжай, — наставительно заявил он, — и не шуми. Её светлость всё ещё спит.
Она высунула язык вслед уходящей фигуре, затем опустилась на колени и начала чистить ковёр. На самом деле, он не требовал особого внимания, и эта работа доставляла ей удовольствие после мытья посуды, выскребания кухонного пола и прочей чёрной работы. Она дошла до середины площадки, когда спокойный голос спросил: «Кто ты?»
Харриет боялась поднять глаза. Голос был низким и хорошо поставленным, что говорило о благородстве его обладателя. Голос зазвучал снова.
— Встань, девочка, когда я разговариваю с тобой.
Харриет отложила в сторону совок и щётку, затем послушалась и обнаружила, что стоит лицом к лицу с самой красивой женщиной из всех, кого она когда-либо видела.
— Я леди Дануильям.
Если бы она сказала, что она королева Англии, Харриет не почувствовала бы удивления, поскольку прекрасное лицо со светлой кожей было царственным, даже высокомерным. Густые, вьющиеся, пепельно-белые волосы ниспадали на её плечи величественным каскадом, до которого Харриет хотелось дотронуться. Её глаза были самыми поразительными из всех черт лица, поскольку они были тёмно-карими и драматично контрастировали с ослепительной белизной кожи. Но всю эту красоту разрушал уродливый горб, который выступал плавным изогнутым пригорком от её поясницы к самым плечам и возвышался над ними. Вес, или, возможно, неуклюжая масса этой ужасной выпуклости мешала леди Дануильям стоять прямо, и она сутулилась, напоминая Харриет угольщика, собирающегося опорожнить свой мешок в отцовский подвал. Тёмные, прекрасные глаза были полны горечи, и страдальческие чёрточки обрамляли её рот.