— Посмотри-ка... — Питер уставился на дорогу впереди. — Тот похотливый старый алкаш.
— Он не старый, — прервала его Кэтрин.
— Тот похотливый старый алкаш, — повторил Питер, — имел два основания пригласить нас к себе. Одно — подцепить тебя на крючок, а другое — чтобы я бесплатно спроектировал для него эти проклятые коттеджи для рабочих, — его голос повысился, и он стал подчёркнуто растягивать слова. — Нельзя требовать с приятеля оплаты, когда он предлагает тебе стол и кров. Каково!
— Ой, заткнись.
Прошло пять минуть в напряжённой тишине; затем Кэтрин как ни в чём не бывало спросила:
— Ты уходить от меня, правда?
Питер развернул машину на главную дорогу.
— Я не вижу никакого смысла продолжать. Мне не нравиться быть одним из толпы.
— Ты чёртов самодовольный ублюдок, — произнесла девушка сквозь стиснутые зубы.
— Ублюдок — может быть, — сказал он весело. — А вот самодовольный — никогда.
Затем последовало молчание, продлившееся целых десять минут. После чего она спокойно сказала:
— Есть что- то ещё, не так ли?
— Не то, чего тебе хотелось бы.
— Не ври. До вчерашнего дня ты не мог от меня оторваться. Выглядит почти так, как будто она только что была на заднем сидении.
— Не валяй дурака, — пробормотал он.
— Я тебе говорю, у меня такое ощущение, будто бы она прямо сейчас смотрит через моё плечо и пытается украдкой пробраться между нами. Мягкое, прилипчивое существо, умоляющее закутать его в вату, — девушка невольно посмотрела назад через плечо, затем повернула красивое чувственное лицо к бледному молодому человеку, который не желал отводить свой взгляд от дороги. — Ты слабак, типа, «пожалуйста, защитите меня». Не будь болваном, Питер. Тебе надо защищаться самому.
— Я не понимаю ничего из того, о чём ты говоришь, — сказал Питер ласково. — Предлагаю тебе заткнуться и не мешать мне вести машину.
Часом позже они подъехали к главной двери многоквартирного дома, в котором жила Кэтрин; Питер не предпринимал никаких попыток выйти из машины, но продолжал сидеть, положив руки на рулевое колесо.
— Ты не подашь мне руку и не поможешь подняться по лесннице с моими тяжёлыми сумками? — спросила она.
— Ты большая, сильная девочка, — сказал он.
Она готова была взорваться от ярости, но затем внезапно нахмурилась и посмотрела на него с некоторым беспокойством.
— Что это, чёрт возьми, значит? Такая жестокость — не в твоём духе.
— А что в моём духе? — он посмотрел на неё со странным выражением, которое можно было бы назвать безразличием, даже неприязнью. — «Милый мальчик тридцати лет?» Когда я гляжу на тебя, я вижу лишь пластмассовую куклу в белом парике. Тебе особенно нечего мне предложить, — да я от тебя ничего и не хочу. Вроде как зажигать огонь, когда кончилось топливо. А оно кончилось.
Она вышла из машины и хлопнула дверью.
Он поднял шесть писем с коврика перед дверью, открыл окна, затем пошёл в маленькую кухню, и включил там электрический чайник. Была какая-то печальная умиротворённость в исполнении простых домашних дел, хотя он и не был хорошим домохозяином. Выйдя в гостиную, он скорчил гримасу, увидев заваленный стол, массу выброшенных рисунков, валяющихся на полу вокруг чертёжного стола — нечто вроде множества разбитых мечтаний. Комната буквально требовала вмешательства женской руки.
Вернувшись в кухню, он вылил кипящую воду на пакетик с чаем, и тот всплыл до самого края чашки, как утонувшая мышь. В холодильнике не было молока, поэтому он открыл банку со сгущёнкой и обильно налил его в коричневую жидкость, которая тут же стала напоминать болотную воду, смешанную с мелом. Он принёс чашку с блюдцем в гостиную и поставил на свой чертёжный стол; затем уселся и достал свой блокнот для рисования. Его пальцы держали карандаш, и он несколько минут играл им, постукивая по столу, обводя деревянные прожилки на сильно поцарапанном столе, затем он нарисовал ровные, прямые линии на белом листе бумаги. Питер Уэйнрайт был архитектором, а не художником, но эти линии стали обретать очертания — и сходство с печальным юным лицом, воспроизведённым на бумаге, и ему захотелось расплакаться, затеряться в трясине горя. Затем он смял бумагу в плотный комок и швырнул в дальний конец комнаты.
— Я сходу с ума, — произнёс он вслух. — Это был сон. Это, должно быть, был сон.
Возможно, не было ничего удивительного в том, что она снилась ему той ночью. Она шла по длинной дороге, озарённой луной, а по обеим сторонам были бесплодные вересковые пустоши, которые тянулись вдаль, пока не исчезали у подножия высоких сумрачных гор. Яростный ветер трепал её платье и развевал чёрные волосы, и они колыхались позади, словно крылья ворона; и ужасное чувство безысходного отчаянья приносил этот ветер, замораживающий душу холод, заставлявший спящего дрожать в кровати. Затем он побежал, чтобы догнать её, но мог делать лишь большие плавные шаги, а одинокая далёкая фигура продолжала медленно идти вперёд, странствуя по нескончаемой дороге времени.