— Иди ты к чёрту, — пролаяла телефонная трубка.
— Но, Кэтрин, — умолял Питер, — ты должна прийти. У меня... у меня полный бардак.
За две мили отсюда Кэтрин развалилась на своей кровати, помахивая руками с только что накрашенными лаком ногтями.
— Я пластмассовая игрушка в белом парике, — ты помнишь?
— Прости меня за это. Но ты единственная, кто может мне помочь. Если она увидит тебя, то, возможно, поймёт, что у неё нет никакой надежды, и уйдёт.
— Послушай-ка, — Кэтрин села и сжала телефонную трубку крепче, — насколько я понимаю, у тебя там какая-то шлюха, и я, по-твоему, должна вышвырнуть её?
— Не совсем так, — Питер тревожно посмотрел в сторону кухни. Звуки оттуда говорили, что для него готовился завтрак. — Когда я сказал «она», на самом деле я имел в виду «оно».
— Оно! — словесная пуля ударила ему в ухо. — Ты пытаешься шутить?
Он яростно замотал головой.
— Поверь же мне, нет ничего забавного в том, что здесь происходит. Пожалуйста, приезжай, и я постараюсь всё тебе объяснить.
Кэтрин бросила трубку, и новый звонок зажужжал, как разъярённая оса или предсмертный хрип надежды. С дрожащим вздохом Питер оглядел комнату; в квартире уже царила атмосфера полного порядка. Все подушки были взбиты; его рабочий стол напоминал хорошо оборудованную канцелярскую конторку, а на блокноте лежал цветок розы.
Осмелев, он пробрался в кухню и издал вздох облегчения, когда увидел, что никакой еды там не было приготовлено. Это, скорее всего, было не в её силах, но на столе стоял поднос с тарелкой, ножом и вилкой, чашкой с блюдцем, и электрический чайник стоял себе спокойно на газовой плите. Ничто не указывало на чьё-либо вторжение, но что-то очень холодное прикоснулось к его руке, и он стремглав побежал в ванную — единственное место, как подсказывал ему инстинкт, куда она никогда не войдёт. Он побрился, затем неторопливо принял ванну, а через некоторое время раздался мягкий стук в дверь, который могла бы устроить любящая жена, чтобы напомнить медлительному мужу, что завтрак готов, и ему следует поторопиться, иначе еда испортится. Он причесался и заметил, что красный знак от её губ начал исчезать, но он всё ещё ощущал лёгкий холод на левой руке, и он снова вздрогнул, когда деликатный стук повторился.
— Уходи, — отозвался он, а потом закричал. — Уходи, чёрт бы тебя побрал! — Он рывком открыл дверь, вышел в коридор, его кулаки были сжаты, и, подгоняемый страхом, он яростно завопил: — Можешь ли ты понять своей маленькой глупой головой, что ты мне не нужна. Ты слышишь меня? Я не люблю тебя. Я ненавижу тебя. Я ненавижу... ненавижу... ненавижу...
Мягкое девичье хихиканье раздалось из гостиной. В новом приступе гнева он ринулся в открытую дверь и, схватив книгу, запустил ей в противоположную стену. Хихиканье повторилось, но теперь оно звучало со стороны окна. Схватив подушку, Питер швырнул её в окно. Она ударилась о раму, потом отскочила в его сторону, а затем последовал настоящий ливень из книг, домашних тапок, пары брюк, а после — кухонных ножей и украшений с каминной полки. Это было действие безответственного ребёнка, который только учится играть, — ребёнка, который хихикал сдержанным, но восхищённым смехом. Фарфоровая собака скользящим ударом стукнула Питера по лбу, и он рухнул на стул со стоном:
— Пожалуйста, уходи... пожалуйста, уходи.
Белая фигура порхала вокруг него; холодные, холодные руки ласкали его несчастный лоб, нежные ледяные губы касались его рта, а мягкий голос бормотал что-то успокаивающее, хотя слова были совершенно непонятны, пока он сопротивлялся, как зверь, попавший в капкан, визжа, когда обжигающий холод пронизывал его плоть.
Дверной звонок резанул по его сознанию, как раскалённый нож, и она мгновенно исчезла; разбросанные книги на полу и ледяные прикосновения к его лицу и рукам оставались единственными свидетельствами безумной битвы. Когда он открыл дверь, перед ним стояла Кэтрин, и на её лице застыло угрюмое выражение. Она оглядела его сверху донизу, а затем огрызнулась:
— Что ж, я здесь вопреки своему желанию. Мне можно войти, или я отправлюсь обратно домой?
— Прости, — он посторонился, чтобы она вошла, и она прошла мимо него, выражая негодование каждой линией своего напряжённого тела. В гостиной она осмотрела опустошение, вскинув брови.