К половине третьего Дофин истощил запас горя, накопившийся за этот ужасный день, хотя Люкер был уверен, что он полностью возобновится за завтрашний и все последующие дни. Люкер перевел разговор на менее печальные темы: ход избирательной кампании Лоутона МакКрэя, вероятность появления москитов в Бельдаме и недавняя фото-командировка Люкера в Коста-Рику. Вскоре стало ясно, что им пора отправляться спать: Люкер уже свернулся в углу дивана и игрался с пустым липким стаканом.
– Еще? – спросил Дофин, подняв свой.
– Лучше убери, – сказал Люкер. Дофин отнес оба стакана в темную кухню, а Люкер закрыл глаза, ожидая прихода зятя – он надеялся, что Дофин поймет: пора ко сну.
– Что это? – спросил Дофин таким тоном, что Люкер моментально открыл глаза. Дофин стоял у длинного стола, держа в руках стопку миллиметровок и наклоняя их к свету.
– Это Индия рисовала днем, незадолго до твоего возвращения из Пенсаколы. Так странно, она…
– Почему она это нарисовала? – спросил Дофин с заметной – хоть и необъяснимой – болью.
– Не знаю, – растерянно ответил Люкер. – Она рисовала это, когда…
– Когда что?
– Когда Ли рассказывала нам историю.
– Какую?
– Которую ей рассказала Одесса, – уклончиво ответил Люкер. Дофин понимающе кивнул. – И она сказала, что это не ее рисунок, сказала, что карандаш сам нарисовал. Совсем странно то, что это совсем не похоже на стиль Индии. Она никогда не рисует ничего настолько детального. Я сам видел – Индия рисовала в блокноте, карандаш двигался с запредельной скоростью, а она даже не смотрела. Я думал, она просто рисует каракули. Если бы я не знал Индию, сказал бы, что она лжет, что это кто-то другой нарисовал, а она просто черкала на другой странице…
Дофин быстро перелистал оставшиеся листы.
– Все остальные страницы пустые.
– Я знаю. Рисовала она, но я правда не думаю, что осознанно. Взять тех же кукол…
– Это не куклы, – сказал Дофин с какой-то резкостью.
– Они похожи на кукол, даже ирландские младенцы не такие уродливые, я…
– Послушай, – сказал Дофин, – почему бы тебе не пойти готовиться ко сну? Возьми, – он передал рисунок Люкеру, – и я буду в твоей комнате через пять минут.
Много позже Люкер сидел на краю кровати рядом с рисунком Индии. Он рассматривал портрет угрюмой полной женщины, держащей двух кукол – которые, по мнению Дофина, вовсе не куклы – на массивных ладонях вытянутых рук.
Все в том же костюме с похорон и все еще с черной повязкой на руке, Дофин вошел в комнату. Из нагрудного кармана он вынул маленькую фотографию на жестком картоне и протянул Люкеру.
Это была карточка размером с визитку, которую Люкер, сведущий в истории фотографии, инстинктивно датировал Гражданской войной[3] или, может быть, годом позже. Он внимательно изучил обратную сторону, логотип и информацию о фотографе, прежде чем позволил смыслу изображения проникнуть в его разум.
На снимке, выцветшем, но все еще четком, была изображена огромная полная женщина с завитой гривой волос, в платье с кринолином и широкой черной каймой на юбке и рукавах. Дама сидела в кресле, незаметном за ее громадным телом. В вытянутых руках она держала два комочка деформированной плоти, которые были отнюдь не куклами.
– Это моя прапрабабушка, – сказал Дофин. – Младенцы были близнецами, родились мертвыми. Она сделала эту фотографию перед их похоронами. Оба мальчики, их звали Дарнли и Дофин.
– Зачем ей фотографировать мертворожденных детей? – спросил Люкер.
– Как только появилась возможность фотографировать, Сэвиджи начали делать фото трупов. У меня там их целая коробка. Младенцы похоронены на кладбище, и, я полагаю, если тогда ценились надгробия, то точно так же ценились и фотографии.
Люкер перевернул фотографию и снова совершенно бездумно изучил обратную сторону.
– Должно быть, Индия ее видела… – наконец сказал он, лежа в кровати в полный рост и держа перед лицом фотокарточку на расстоянии вытянутой руки. Он повернул ее так, чтобы отражаемый свет заслонял изображение.
Дофин забрал фотографию.
– Нет, она не могла. Старые семейные фотографии хранятся в закрытом шкафу для документов у меня в кабинете. Мне пришлось открыть его ключом, чтобы достать.
– Может быть, кто-то ей рассказал, – настаивал Люкер.