Выбрать главу

- В моих глазах вы обыкновенная женщина, заслуживающая семейного счастья. Давайте об этом и поговорим. Кто же считает вас чудовищем?

- Да все! Особенно свекровь. Она потому всё ребятам и разрешает, чтобы на моём фоне выглядеть святой! – в голосе сквозила неприкрытая обида.

- Кто-то ещё, может, высказывает вам недовольство?

Маргарита задумалась. По её лицу читалось предвкушение: сейчас хоть кому-то пожалуется на свою жизнь.

- Я бы сказала, что муж, да только он давно не интересуется ни нашими детьми, ни моими с ними отношениями. Он вообще старается делать вид, что у него нет детей. А моя мама… Понимаете, она вроде и помогает. Но постоянно говорит мне, что я строю из себя неженку. Мол, в её время не было ни стиральной машины, ни посудомойки, и жила она в общежитии, а меня вырастила… Чувствую себя виноватой, что у неё ничего не было, хотя я-то тут при чём? И почему сейчас мне не может быть плохо?

Аверину стало жаль Павлову Маргариту с двумя детьми. Он прекрасно знал эту особенность предыдущего поколения – на себе узнал. И сейчас понял, что ему, мужику-холостяку, достаётся вовсе не так страшно, как несчастной брошенной женщине с двумя малышами.

- Вы знаете, плохо может быть кому угодно, - поделился Аверин. – И неважно, богат человек или беден. Вы имеете полное право на свои эмоции, и не должны сравнивать их с чьими бы то ни было. Понимаете? Вопроса вины здесь нет принципиально.

Маргарита покивала. Она вдруг оглянулась на ребят: те успокоились, сели на полу и что-то делили между собой, периодически взрываясь смехом, но уже не перманентным визгом.

- Дети успокоились… - она это выдохнула, будто боялась поверить.

- Мы говорим с вами тихо и спокойно, вот и они расслабились. Дети тонко чувствуют состояние матери.

- Да, наверное.

Маргарита за сеанс так и не позволила себе расслабиться, всё время сидела натянутой пружиной. Под конец сеанса Аверин пожал руки гордой малышне, их мать тоже протянула свою. С тяжёлым сердцем врач-психоаналитик увидел во взгляде пациентки нечто, что было трудно уловить, что она сама ещё не поняла, но что грозило через пару-тройку месяцев встреч перерасти в сильную привязанность, неуместную в их отношениях.

- До свидания!

- Всего вам доброго.

Семья удалилась, а Аверин повернулся к своему рабочему столу. На полу возле него весь светло-бежевый ковролин был исписан его перьевыми ручками, валявшимися тут же, с растёкшимися чернилами. Аверин в голос застонал.

- Витя! – гаркнул он в трубку секретарю. – Надо в ближайшее время перестелить ковролин. Ну, или найди кого-нибудь, кто сможет оттереть чернила от него.

- Архип Ильич?.. То есть да, конечно, - голос Вити звучал растерянно, и Аверин сразу понял, почему: - Тут к вам Красильникова…

- Звонила? Перенесла сеанс?

- Нет… пришла…

Аверин отнял трубку от уха и поглядел на неё, решив, что ослышался.

- Пускать? – спросила трубка.

- Да, да, - торопливо ответил врач.

Аверин бросил взгляд, полный отчаяния, на истерзанный ковролин, но он ничего не мог с ним поделать. Тем более, Мелисса уже стучалась.

- Да-да! – чувствуя себя попугаем, крикнул врач, пересекая комнату.

- Здравствуйте, извините, что без предупреждения.

- Добрый день.

Аверин так и впился взглядом в Мелиссу. В этот раз она изменила своему привычному стилю – широкий свитер с джинсами и рюкзаком – и пришла в деловом узком платье светлого серого цвета, с маленькой сумкой и на каблуках. Врач понял, что она не планировала этот визит, и потому шла с работы или какого-то мероприятия.

‍​‌‌​​‌‌‌​​‌​‌‌​‌​​​‌​‌‌‌​‌‌​​​‌‌​​‌‌​‌​‌​​​‌​‌‌‍

- У вас что-то произошло? – спросил он, указывая рукой на кресло.

Мелисса покосилась на детскую травму ковролина, но промолчала и села. Она явно чувствовала себя ещё более неловко, чем обычно, а Аверин с двойным вниманием её оглядывал.

- Хотела… хотела поговорить с вами… о нашей встрече в пятницу, - после некоторого молчания произнесла пациентка.

- Я бы не назвал это встречей. Мы просто оказались оба в одном клубе, увидели друг друга и всё, - мягко сказал Аверин. Его, конечно, повергла тогда в шок уверенность и раскованность девушки, но всё же её отдых с друзьями не был чем-то таким, что нужно было объяснять или оправдывать.