– Вот же подвижность невиданная и объемность возрастающая, – воскликнул Дух, – искра малая, зацепившись за среду подходящую, сметет, сожрет, поглотит эту среду, сколько бы ее ни было. Как не Огню быть Четвертым Элементом? Он, как и древо, защитит и накормит, но если древо трансформируется в форму свою, то огонь трансформирует форму чужую. Его вклад в эволюцию будет не меньше.
Дух был возбужден (не в смысле ускоренного хлопанья крыльями, но в учащении собственных вибраций), огонь даже в проявленном плане был близок ему по сути. Одухотворение этой субстанции было очень важно, хотя и тонко. Сила огня разрушительна не менее его созидательной составляющей. Богоподобные (если только не будут помещены в лоно океана) столкнутся с ней на своем пути неоднократно.
Если святость древа постояльцы сферы будут ощущать физически, стараясь окружать себя предметами из древесины и строить деревянные жилища, то святость огня нужно ограничить в доступе, дабы не пустить жаркие пальцы его во вред.
Решено, один раз за период обращения сферы вокруг звезды Богоподобные молитвами громкими получат Святой огонь, и да не опалит он рук их. А коли возжелают Богоподобные иметь у себя Огонь, когда надобно, станут Богочеловеками. Закончив мысль, Дух ринулся к пламенеющему дубу и, перекодировав пламя, снял крылом пылающую шапку с дерева. Белки на соседних кронах от удивления вытаращили глаза: ярко вспыхнув на секунду, самый большой дуб в лесу вдруг погас, и от него остался обугленный дымящийся ствол, торчащий посреди зеленого моря одиноким уродливым костылем.
Дух же, отлетев подальше от запаха гари и беличьей суеты, вновь озадачился выбором последнего Пятого Элемента. Здесь речь не шла о чем-то глобальном, монументальном, но, вместе с тем, эта субстанция должна быть распространена по всей сфере, быть доступной и активной (в смысле формирования эволюции будущих поселенцев). Просканировав водные и воздушные пространства, Дух обратил свой взор к тверди, но уже не к поверхности ее, а к глубинам. Кроты, земляные черви, уже успевшие перегнить останки растений, а также алмазы и рубины (материалы нужные, но уж больно редкие) Дух не интересовали, а вот металлы. Различных свойств и качеств в достаточном количестве: да коснись их своим жгучим языком огонь, а затем остуди хладными струями вода – этот элемент годился для одухотворения. «Быть ему Пятым!» – Дух не сомневался в правильности выбора. Богоподобные, оценив древо и приручив огонь, разберутся и с металлом, сомнений нет. Святость же он обретет, когда научится зашивать раны, а не вскрывать их, а, пройдя этот путь первым из Элементов, отомрет за ненадобностью, не оттого, что иссякнут запасы его, а потому что заменит этот элемент Дух, как и все остальные, по очереди, ибо Элемент, заполненный Духом до краев, перестает быть элементом, но становится Духом, Духом Святым.
Голос
Не сон ли это, ясно слышу: «Встань».
И чувствую всем сердцем сквозь одежду
Касается меня, невежду,
Христа пылающая длань.
Я умер. Это случилось просто, я бы даже сказал, обыденно. Не защищая дом свой и семью с оружием в руках от врага, не спасая из бушующего пламени несчастного котенка, не ныряя в ледяной поток за тонущим ребенком, не рухнув на сцене, освещенный софитами и всеобщим обожанием, не в собственной постели с печальным священником в изголовье и толпой рыдающих родственников вокруг, в общем, не прилюдно и не приглядно.
Я сидел за столом, собираясь воткнуть иглу в подошву видавшего виды башмака, что достался мне от отца, а ему в свою очередь от деда. В те времена умели делать обувь, а посему башмаки, повторив все неровности пращуровых ступней, верой и правдой послужили моему родителю, сформировав заодно по образу и подобию дедовых и его ноги, а затем благополучно исковеркали и мои. Но век их, и без того немалый, наконец-то вышел – тысячи дорог, непрямых и каменистых, сделали свое дело, правый башмак развалился, удивленно распахнув кожаную пасть на открывшийся мир и впервые в своей жизни проветрил зловонное чрево. Окружающие красоты, невиданные им доселе, так захватили нехитрое воображение, что пасть схватила первый лежащий на ее пути камень, который оказался не по зубам – я споткнулся и, не выпуская из рук старенькой лопаты, полетел наземь оловянным солдатиком. Встреча с матушкой-кормилицей была короткой, но запоминающейся. Мой подбородок с трудом, но все-таки пережил страстный поцелуй, а вот лопата и башмак – нет. Оба предмета раздвоились, голенище рассталось с подошвой, а черенок с пластиной. Поминая деда изощренными словесными конструкциями, я, собрав обломки собственного величия, отправился домой, дабы учинить (нет, не скандал, я жил один) ремонтные работы на испорченном имуществе.
Итак, как уже было сказано ранее, я сел за стол, достал иглу, и… сердце мое остановилось, я умер. Кто-то, много лет вливающий из бесконечного Кувшина Жизни в мой сосуд Живую Воду, вдруг сделал кистью движение вверх, и струя оборвалась, сосуд опустел.
– А кто из нас не умрет? – заметите вы.
– А кто из нас не умирал? – отвечу я, но все равно как-то обидно.
Иголка выпала из рук, я уткнулся лбом в вонючую подошву, один, в продуваемой всеми ветрами халупе, стол, два стула, на единственной полке ни наград, ни кубков, ни грамот, только лупа с треснувшим стеклом и высохший сверчок, заморенный долгим пищевым воздержанием.
Что я делал в этом мире? Для чего Творец создавал мое тело, воздух, которым я дышал, воду, которую пил, пищу, события, дни и ночи, дожди, звездопады, дедовы башмаки и злополучный камень на сегодняшней дороге? Я никогда не задавался подобными вопросами, и вот стоило умереть, чтобы начать мыслить. Удивительное дело.
Склонившийся над столом недвижимый человек меня уже не интересовал, так же, как и сломанная лопата. Восстанавливать ее было бессмысленно – гнутое, полуржавое полотно давно с трудом вгрызалось и во влажную почву, а треснувший на сучке черенок только и ждал своего часа. Но жизнь лопаты не казалась такой пустой, как моя собственная, не говоря уже о башмаках деда, переживших три поколения. Кстати, я облетел (удобное преимущество бестелесного существования) усопшего, рассмотрев со всех сторон. Почему я считал себя симпатягой? Крючковатый нос, распухший (ну, это от недавнего падения) подбородок, низкий лоб, лысина – обычный уродец.
– Покружишь еще? – прервал мое самолюбование Голос.
– А какие варианты? – спросил я, пытаясь понять, кто говорит и откуда.
– Можно Домой, а можно и обратно, – Голос был ровным, но мне показалось, что в нем промелькнула ирония.
– Почему такая честь? – решил подыграть я Голосу.
– Ты вопрошал, а вопросы оставляют след внизу, якорь. Он держит серебряной нитью тебя здесь и тебя там, – Голос был серьезен.
– Если я выберу Дом, – подумав, спросил я, – что меня ждет?
– Рай, – коротко ответил Голос.
– Рай? – удивлению и радости моей не было предела. – За что?
– Ты выполнил Контракт, – я почувствовал гордость в его интонациях. – Грозный тиран, отнявший многие жизни в прошлом круге, не лишил намеченного Пути ни одно живое существо в нынешнем. Ты – Герой.
– Я ничего не помню.
– Дома вспомнишь, – Голос стал мяче.
Меня очень сильно тянуло наверх, подальше от жилища бедняка, от вечной борьбы с засухой, голодом, ломающейся лопатой, дырявым башмаком и одиночеством.
Я с детства был один. Родители и соседи удивлялись, отчего мальчик не играет со сверстниками, а уединяется на чердаке или пропадает в поле целыми днями. Мне же казалось все вокруг мелким и убогим. Деревянные мечи в руках соседских мальчишек смешили, мягкость отца раздражала, а неуклюжие материнские ласки вызывали затаенную злобу и гнев. Деревенские домишки про себя я величал не иначе, как крысиными норами, а крестьянский труд – рабством ничтожных. Но то была одна часть моей сути. Другая же, тихоголосая и неторопливая, разговаривала со мной в укромных местах о смирении, о созерцании рассветов и закатов, о жизни, как о хрупком цветке, сияющем, прекрасном и неприкосновенном, ибо любоваться им может каждый, но прикасаться – только Садовник, посадивший его.