Мы всем гуртом ввалились в комнату. Под мрачным, не предвещающим мне ничего хорошего, взглядом Настеньки я забралась под одеяло и сжалась там в комок. Честно говоря, я ожидала долгой и нудной лекции на тему "Как ты смела опозорить нас перед женихом?!", но женщина стояла, молча сверля меня взглядом. Под ним я невольно почувствовала себя буйной и не умеющей себя вести распущенной девицей.
Остальные няньки в точности скопировали позу и взгляд своей предводительницы. Должно быть, горячий упрёк в их глазах снял оковы, в которых я держала свою совесть: вылетев на волю, она, как коршун, набросилась на меня и принялась клевать. Я поёрзала - ненавижу чувствовать себя виноватой!
- Пойдёшь замуж за князя, Елена? - неожиданно, с угрозой в голосе, спросила Настенька. Я заёрзала ещё сильней. Выкрикнуть "Не пойду!" - всё равно, что помахать красной тряпкой - нет, покрывалом, - перед носом у быка. Я промолчала. Настенька поняла меня правильно.
- Тогда выпьешь отвару. - сказала она, как отрезала, и решительной поступью вышла из комнаты. За ней потянулись няньки. Последняя оглянулась на меня и укоризненно покачала головой: "Мол, что ж ты так, Еленушка? С тобой по-доброму, по-человечески, а ты..."
- Ага, по-доброму, конечно! - огрызнулась я, едва стих лязг засовов. - Не пойду я за князя, хоть вы что делайте! И яд пить не буду!
Спрыгнув с кровати, я заметалась по комнате, как тигр в клетке. С чего я решила, что в кружке был яд, не знаю. Возможно, интуиция нашептала; а может быть, это был просто вопль взвинченных до крайности нервов. Ладно, перебарщиваю; но какая-то отрава туда точно была подлита - и в школу не ходи! Наверняка, решили меня одурманить и под парами вручить будущему муженьку, покорную и на всё согласную.
- Сами пусть пьют. - обозлилась я. - И женятся на ком хотят. И замуж выходят хоть за султана турецкого, хоть за князя венецианского! Он всё равно разницы не заметит. А я сваливаю!
Побег. Укрощение строптивых и обуздание неукротимых
"Или сейчас или никогда!" - подумала я, подбегая к окну и свешиваясь вниз. Уже пали сумерки. Любопытные, дежурившие под окнами, не слыша ни моих, ни нянюшкиных криков, разошлись по своим делам. А дело у них одно - сплетничать обо мне и о гостях. Возблагодарив про себя словесное недержание киселёвцев, я залезла на широкий подоконник. Оглянулась в последний раз на свою комнатку – признаться, мне тут неплохо жилось. Взгляд упал на зеркало, выглядевшее непривычно таинственно в полумраке.
- Прощай, зеркальце! - я чуть не заплакала: какую вещь приходится бросать! Но своя шкура дороже. Не теряя больше времени, я опустила вниз ноги, руками уцепилась за подоконник и повисла на нём всей тяжестью. Дерево опасно заскрипело, но я лишь сильней сжала пальцы и задвигала правой ногой, пытаясь нащупать крупные, резные завитки, обрамлявшие окна нижнего этажа. По моим расчётам я должна была висеть прямо над ними, однако под ногами была пустота.
Страх, что упаду и разобьюсь вдруг овладел мной с неистовой силой. Спина похолодела, пальцы стали влажными. Висеть становилось всё тяжелей: мое тело, безвольно болтавшееся в воздухе, будто наливалось весом с каждой секундой. Я с ужасом почувствовала, что ещё чуть-чуть и я не удержусь. Желание жить накатило внезапно и мощно, как цунами. Я уже открыла было рот, чтобы закричать во все горло: "Помогите! Спасите!" - может кто-нибудь успел бы прибежать и втянуть меня обратно в комнату. Но вспомнила: если увидят, как я болтаюсь в воздухе безвольной сосиской, свободы мне не видать как своих ушей. Буду жить и даже спать под охраной, если вообще на цепь не посадят.
Устрашённая такой перспективой, я с лязгом захлопнула челюсть и покрепче стиснула зубы, дабы меня не выдал ненароком вырвавшийся писк. А сама с энергией утопающего принялась нашаривать ступнями злосчастный выступ. И, когда я уже задумалась о том, что в следующей жизни хочу стать дельфином, я, наконец-то, его нащупала!
Обретя опору для обеих ног, я вздохнула с облегчением. Дело за малым - спуститься. За что я и взялась с неловкостью человека, любящего спорт - по телевизору смотреть. Должно быть, я родилась под счастливой звездой, потому что через некоторое время стояла на земле в целости и сохранности, не считая содранных ладоней, нескольких заноз в пальцах и дрожащих от напряжения мышц.