В итоге, после мытья я была чистая и красная как помидор. Я вся извелась - так чесалась кожа: няньки, в неуёмном пыле не пренебрегать ни единой возможностью сбагрить меня князю, сделали воду горячей, чем обычно! Не потому, что меня ненавидят - просто старательные слишком. А теперь, разглядывая результат своей чрезмерной активности, стенают и ахают: ещё бы, кто женится на огромной чесоточной свекле?! Никто - в этом наше мнение совпало. Ох, какую же они бурную деятельность развили, чтобы исправить дело рук своих и вернуть мне нормальный цвет лица: должно быть, испробовали на мне все народные средства по приданию коже красоты, нежности, сияния, гладкости и прочих мыслимых и немыслимых достоинств.
В ответ на их старания моя кожа, наконец, побледнела и стала просто ярко-розовой. Няньки чуть не плясали от счастья, да и я сама, честно говоря, обрадовалась: щеголять по Москве - вернусь же я когда-нибудь домой! - с безнадежно испорченным цветом лица меня вовсе не прельщает. Правда, процедуры красоты заняли больше времени, чем планировалось, поэтому у нянек осталось всего полчаса на то, чтобы одеть меня до приезда князя. Осознав этот факт, они подняли визг и начали носиться маленькими торнадами, доставая из сундуков платье и ожерелья.
Они успели: когда двери зала распахнулись, впуская долгожданных гостей, я уже сидела на своём кресле-троне. Одна я да няньки знали чего стоило соорудить всю эту бьющую в глаза роскошь за такой короткий срок. Меня причесали, после чего у меня появилась длинная, чуть ли не до пола, коса в руку толщиной - я имею в виду мужскую руку; а если моих, то две. Я это накладное блондинистое великолепие таскаю на себе на каждый приём гостей. Пожалуй, коса досаждает мне ещё больше, чем кокошник, потому что весит добрых килограмм пять и нещадно оттягивает голову назад. Из-за неё я всегда хожу, задрав подбородок кверху, отчего гости считают меня невыносимой гордячкой. А если учесть, что от кокошника у меня неизменно разыгрывается мигрень, и тогда я стараюсь помалкивать или, кривясь, цежу слова сквозь зубы, то образ Елены Прекрасной создается совсем не симпатичный.
Однако, венецианского князя я приняла по высшему разряду - с улыбкой на лице: правда, фальшивой, но кто будет разбираться? Няньки не пожалели "косметики", чтобы придать мне привлекательности в глазах потенциального жениха: выбелили всё лицо и шею, ярким пятном намалевали рот, насурьмили брови - в общем, сделали из меня огородное пугало. Такой уж у них эталон красоты, и они, не жалея сил, меня под него подгоняют. Их не переубедишь - я знаю, неоднократно пыталась. Хорошо хоть румянами не стали злоупотреблять, а то я после их макияжа и так на шута похожа.
Приём. Размышления о мужчинах в целом и князе венецианском, в частности
Первой, как и положено по здешнему этикету, вошла свита. Количество придворных, их одежда и украшения - всё было предназначено для того, чтобы подчеркнуть статус, престиж, богатство и могущество князя. Проще говоря - пустить пыль в глаза. Сколько я уже перевидала таких посольств, а всё никак не привыкну к этим церемониям. Самое огорчительное - то, что они тянутся невесть сколько! Конечно, вначале, когда я только приступила к исполнению отведённой мне в новом мире роли Елены Прекрасной, я воспринимала происходящее совсем по-другому, чем сейчас. Тогда мне всё было интересно, и я рассматривала наряды глазами, полными такого восхищения и зависти, что гостям становилось неловко. Няньки ещё не успели вбить мне в голову местный политес, поэтому я, не стесняясь, подходила к живописно одетым гостям и могла даже потрогать какую-нибудь особенно понравившуюся, сверкающую драгоценными камнями безделушку.
Помню конфуз, произошедший во время приезда одного падишаха - если не ошибаюсь, третьего претендента на красоту и сердце Елены Прекрасной, с которым мне довелось познакомиться. Наряд его главного визиря привел меня в неописуемый восторг, который я, не медля, со свойственным моему характеру прямодушием, обрушила на его носителя. В результате моих пылких похвал, растянувшихся минут на пятнадцать, побагровевший, как омар, визир не знал куда деваться от смущения. Позже выяснилось: то, что я приняла за смущение оказалось банальным гневом на дурость Елены Прекрасной, подвергшей его опасности потерять расположение государя.