Размышления эти занимали Густава от Шалона до Ниццы, так что когда он подъехал к дому Эдмона, сердце его билось исключительно надеждой, успевшей уже вытеснить из него последние сожаления.
Все были в зале, также как и при его отъезде. Он был принят, по обыкновению, радушно.
Эдмон начинал уже ходить и приветствовал Густава дружескими объятиями. Домон поцеловал руку у Елены и пожал протянутую ему руку г-жи де Пере. Лоранса де Мортонь покраснела и опустила глаза. Полковник, его жена и Дево весело улыбались.
— Ну, дорогой мой Густав, — сказал де Мортонь, подводя молодого человека к дочери, — теперь обнимите вашу жену.
Густав взял Лорансу за обе руки и поцеловал ее в лоб.
— Вы больше не думаете о Париже? — чуть слышно спросила она.
— Можете ли вы об этом спрашивать?
— Вы мне клянетесь?
— Клянусь!
— И вы теперь счастливы?
— Так счастлив, что не нахожу слов…
— Помнишь, — сказал де Мортонь, — как твой отец так же вот нас соединил назад тому двадцать два года?
— Дай Бог, чтобы и она могла это вспомнить через столько же лет, — отвечала г-жа де Мортонь, смотря с нежностью на помолвленных.
— Я вами довольна, — сказала г-жа де Пере, протянув руку Домону.
— Прекрасно сделал, — шепнул ему Эдмон.
Странное дело! В такую радостную минуту Густав почувствовал, будто его сердце сжалось оттого, что ни Эдмон, ни г-жа де Пере не вспомнили про Нишетту, которая, может быть, в эту самую минуту уже писала ему, как она скучает в Париже и как нетерпеливо ждет его возвращения.
Бедная Нишетта!
— Густав, вы видите, я сдержала слово, — сказала г-жа де Пере.
— А свадьба скоро будет? — нерешительно вымолвила Лоранса и тотчас же скрыла лицо свое на груди матери.
— Тотчас, как твоему шаферу позволено будет выходить.
— То есть через неделю, — решил Дево. — В церковь он может съездить, а потом еще два месяца придется не выходить из дома.
— Что, вы надеетесь? — тихо спросил Густав доктора.
— Идет хорошо.
— Теперь, Густав, отдохните, — сказала г-жа де Пере. — Нечего желать вам приятного сна после дороги и радости.
Густав вошел в свою комнату и, будто желая отделаться раз навсегда от последних, смущавших его воспоминаний, сказал: «Теперь все кончено. Нет возврата».
И через несколько минут он уже спал так же спокойно, как по приезде в Париж у Нишетты.
Вот человеческая натура!
Было уже далеко за полдень, когда он проснулся. Он приподнял занавеску окна: Лоранса рука об руку с Еленой ходила по саду.
Молодая девушка, вероятно, поверяла свои чувства молодой женщине. Невидимый из сада, Густав почти четверть часа любовался ими.
«Как хороша!..» — вырвалось у него невольно.
Перебирая вещи в своем дорожном мешке, Густав нашел остатки провизии, которую Нишетта заставила его взять на дорогу. Черствые пирожки, булки заставили его задуматься…
Пробило четыре часа. Густав провел по лицу рукою.
«Еще два часа до обеда, — подумал он, — я успею написать Нишетте; нужно сегодня же кончить».
И он сел к столу, но не скоро мог придумать, как начать это трудное письмо.
Вот его последнее письмо к гризетке:
«Милая Нишетта, я ездил в Париж с целью открыть тебе там свое намерение, но не имел духу объясниться с тобою. Ты была так счастлива — я не мог. Теперь разделяющее нас расстояние придало мне силы.
Мы не должны более видеться, дитя мое. Покоримся требованиям жизни. Для меня, для тебя самой — нам необходимо было когда-нибудь кончить. Твое простое, неиспорченное сердце, может быть, мечтало о вечности — вечность на земле не дана человеку, Нишетта…
Мог бы я тебя обмануть, сказать, что я по обстоятельствам должен оставить Францию, но я предпочел быть с тобой откровенным — сердце твое достойно откровенности.
Я женюсь, Нишетта…
Это должно было случиться — рано или поздно. Нужно семейство, одинокому тяжело на земле… И кто знает, не лучше ли, что мы расстаемся теперь; может быть, впоследствии, нам бы не пришлось расстаться без сожалений… Вспомни, ты сама часто мне говорила, что я, может быть, женюсь, и всегда говорила, что покоришься необходимости моего положения. Простишь ли ты мне теперь, когда я оправдал твои предчувствия?»
Густав с трудом подбирал слова для извинения своего поступка; он понимал, что, какие бы убедительные доводы ни привел он, он все-таки оставался неправ в глазах покидаемой женщины.
Дойдя до последней, приведенной нами строчки письма и вполне сознавая бесполезность слов, он круто повернул к сделанным им для обеспечения будущности Нишетты распоряжениям. Ему справедливо казалось, что если он не придаст этой разлуке большего значения, то и гризетка легче перенесет ее.