Елена рассказала Лорансе, как она встретила Эдмона, как она, узнав о его болезни, жалела о нем, как потом решила, что эту встречу устроило само Провидение, вручившее ей будущность больного и наложившее на нее ответственность за счастье немногих остающихся ему дней.
— Все это ваш муж устроил, Лоранса, — говорила она, — он дал мне решимость не принадлежать никому, кроме Эдмона. Я Густаву обязана своим счастьем. Бедный Эдмон! Я еще не знала, любила ли его; теперь благодарю Бога за свою решимость. Вы поймете это: я за него вышла с роковым убеждением, что через каких-нибудь два года он умрет и в молодости оставит меня вдовою — а теперь вдруг он спасен, нам предстоит такая же, как и другим, будущность, горизонт наш расширился, и нам пророчат долгие годы! Оба мы молоды, оба богаты, любим друг друга, может быть, сильнее, чем в первый день нашей свадьбы, с такими, как вы, друзьями, с таким отцом, как мой, с такою матерью, как г-жа де Пере — чего же желать нам еще и чего бояться?
— Да, мы все вполне счастливы, — отвечала Лоранса.
— И мы теперь никогда не расстанемся, мы составим одно семейство. Хотите? Наши мужья дружны, как братья.
— Мы будем дружны, как сестры, — отвечала г-жа Домон, обнимая Елену.
— Из Ниццы мы выедем, — продолжала Елена, — ваш отец не любит сидеть долго на месте. Мы отправимся путешествовать; сегодня здесь, завтра там; нас связывают любовь, дружба, и мы везде будем счастливы.
Г-жа де Пере часто вмешивалась в их разговоры. Так как вся жизнь ее была в жизни сына, то она более ничего не требовала, как только сопровождать их, уверенная вполне, что с ними ей будет везде хорошо.
Лечение Эдмона продолжалось с успехом почти невероятным. С каждым днем укреплялось здоровье больного: щеки покрывались румянцем, лихорадка пропала, сон был спокоен. Последний признак болезни — несколько меланхолическое настроение духа — с каждым днем исчезал.
Месяцев через пять по приезде доктора в Ниццу, он сказал однажды Эдмону:
— Ну, вы теперь совершенно здоровы, а мне нужно к моим больным, которых я для вас оставил в Париже.
Эдмон и Елена переглянулись.
— Стало быть, нечего больше и бояться? — спросила молодая женщина.
— Повторяю еще раз: нечего.
— И в Париже Эдмон может жить так же, как в Ницце?
— Может.
— Так отчего же и нам не поехать с тобою?
— Я буду очень рад.
— Нас здесь ничто не удерживает, ни нас, ни Густава с женой, мы не расстанемся с вами, — сказал Эдмон, взяв доктора за руку, — разлука с вами принесет нам несчастье.
— Так едемте все.
— Как я буду радоваться снова, увидав нашу комнатку, — сказала Елена, обнимая мужа, — комнатку, в которой мы так любили друг друга и так еще будем любить, — не правда ли?
Ответом был, разумеется, поцелуй.
Было положено, что Густав и Лоранса поселятся в том же доме, если позволит помещение; если нет, на той же улице Трех братьев, и вообще не расстанутся и в Париже.
Через два дня две почтовые коляски стояли у белого домика.
Расставаясь с ним, Елена проронила несколько слезинок. Какое-то смутное предчувствие говорило ей, что в нем она оставляет часть своего счастья. Нужно ли объяснять все ее воспоминания и надежды перед отправлением?
Лоранса, наследовавшая от отца наклонность к кочующей жизни, никогда не жалела покидаемых мест.
— Мать, — тихо сказал г-же де Пере Эдмон, — скажи, что проездом ты хочешь быть в Туре.
— Зачем? — спросила г-жа де Пере.
— Мне нужно навестить одну пустынницу.
Г-жа де Пере исполнила желание сына. Приехали в Тур.
Выходя из кареты, Эдмон тихо сказал Густаву, не спрашивавшему, но уже знавшему намерение своего друга:
— От тебя сказать что-нибудь Нишетте?
— Ты к ней пойдешь? — сказал Густав.
— Да, я должен.
— Пожми ей от меня руку; больше ничего.
— А ты не пойдешь со мной?
— Лучше пусть меня не видит!
Эдмон справился, где магазин Шарлотты Туссен. Ему указали улицу.
Это был маленький, но со вкусом устроенный магазин чепчиков, кружев, лент и проч.
Не входя еще, Эдмон заглянул в окна.
Нишетта сидела за прилавком. Бедная девушка была очень бледна и вся в черном, как в трауре. Она работала.
«Сколько перенесла бедняжка, — подумал Эдмон, — с тех пор, как я видел ее последний раз, вот так же за работой — у другого окна!..»
Он вошел.
Нишетта подняла голову и, узнав Эдмона, вскрикнула. Эдмон хотел обнять ее, она сама бросилась к нему на грудь, заливаясь слезами.