— А Чабаненко? — вопросом на вопрос ответила Ивченко.
— Малоизвестная личность. Когда-то в свое время он селькорствовал. Вот и осталось у него, как и у Курганского, критическое восприятие действительности, стремление всюду и везде видеть недостатки, преступления и восклицать: «А где же прокурор?»
— Чабаненко коммунист, Илья Терентьевич, фронтовик, специалист.
— Уважаемая Елена Ивановна. Мало ли у нас фронтовиков? Миллионы воевали. Все мы на фронте были. Так что? Только поэтому мы безгрешны? — Савочкин развел руками.
— Что-то запахло демагогией, — ни к кому не обращаясь, проговорил Казанин.
— Дорогой теоретик, расценивайте мои слова, как хотите, но я уже четверть века в печати на практической работе. Выработался нюх, запах липы — за километр чувствую. А тут же он прямо так и бьет в нос. Надо поистине страдать дистрофией обоняния, чтобы его не чувствовать, — Савочкин заговорил быстрее. — Когда-то Яшевский наказал кого-то за плохую работу. Смирнов потребовал ответственности от Чабаненко за низкие показатели. Вот обиженные и ощетинились, пошли в атаку. Отсюда их паническое SOS и душещипательные сигналы.
— Простая формула, — иронически отреагировал Сергиенко.
— Как дважды два четыре, милый мой. Но не буду задерживать тут всех. Скажу лишь, что эта корреспонденция в лучшем случае, я это подчеркиваю, в лучшем, плод творческой незрелости нашего молодого и, еще раз подчеркиваю, способного друга Елены Ивановны. Она, если хотите, еще не подготовлена к таким серьезным выступлениям в печати. И не по своей, конечно, вине, а в силу своей молодости. Что с нее взять? Двадцать три года. Мы все пережили этот неповторимый возраст. Но откуда тут знание жизни?
— Я тоже, как и Илья Терентьевич, работаю в редакции не первый год, — заговорил Петренко, — у нас все должно быть основано на доверии к работнику, журналисту. Без этого нет газеты, нет редакционного коллектива. И зачем такой обидный и безапелляционный тон: «кляуза», «не доросла», «ложный путь». Я неплохо знаю Елену Ивановну и уверен, что она с большим удовлетворением написала бы очерк о хороших людях и их успехах. Она о них писала и, надеюсь, еще будет. Но коль газетчик встречается (а поездка Якова Филипповича уже была тревожным звонком) с вопиющими фактами, может ли он проходить мимо них, как в известном анекдоте — милиционер, который не пожелал задержать нарушителя только потому, что сегодня выходной. По-моему, не может журналист проходить мимо такого, не имеет морального права. Иначе он вообще не журналист. Я понимаю тревогу Ильи Терентьевича: факт действительно совершенно не типичный: виновник — человек прославленный, награжденный, а за его спиной главное действующее лицо — один из руководителей района, — Петренко озабоченно посмотрел на Елену. — Ситуация действительно не из легких, и бить в колокола с бухты барахты нельзя. Все должно быть проверено и перепроверено. Но если после проверки и перепроверки оказывается, что прославленный сбился с пути, с курса, пошел на поводу у очковтирателя и карьериста, то с него вдвойне спрос. А с карьериста и очковтирателя, такого, как Яшевский, — втройне. И читатель (он грамотный, разбирающийся), я уверен, поймет, что это исключительный случай и сделает выводы. Но он не простит, если мы, исходя из высоких служебных ступенек, на которых стоят виновники, все умолчим и скроем.
— Пусть бы прокуратура досконально проверила факты. У них большие возможности. Тогда со спокойной душой можно публиковать, — сказал Сакасян.
— Молодец! Отчаянная душа! Пусть другие проверяют и отвечают. Это, по-моему, просто не честно сваливать на кого-то ответственность за наши публикации.
Сергиенко встал и подошел к столу.
— Меня другое тревожит, — продолжал он. — Я не знаю, как нам выйти из очень неприятного положения: ведь недавно мы дали на первой полосе информацию, кажется местного районного газетчика, о блестящих победах в повышении надоев и увеличении производства мяса в колхозе «Гигант» и в целом районе. Как теперь быть? Надо найти выход…
— Кажется, все желающие высказались? Вы будете говорить, Елена Ивановна? — спросил Захаров.
— Все, что могла сказать, Василий Захарович, я написала в корреспонденции.
— А вы, Яков Филиппович?