— Я согласен с товарищами Петренко, Казаниным, Сергиенко, — ответил Курганский.
— Я тоже разделяю мнение большинства членов редколлегии. Хотя, как и Илья Терентьевич, знал Игната Фомича Смирнова с самой лучшей стороны, как настоящего героя, — Захаров поднялся, сделал несколько шагов и вновь вернулся к председательскому месту. — Обидно и за него, и за тех, кто подтолкнул его к беде. Бюро областного комитета партии уже не раз сурово предупреждало Яшевского за использование негодных методов работы, за срыв заданий. Видимо, он все-таки оказался случайной фигурой в руководстве районом, на таком важном и ответственном посту. Что ж, к сожалению, и такое бывает. А насчет того, что мы по вашей милости, Илья Терентьевич, расхвалили за лжемолочные реки чижевцев — то с меня первого будет спрос за такое несоответствие материалов в газете. Но я готов ответить. Сумел допустить ошибку, найду в себе силы ее признать и исправить.
Пока шло заседание редколлегии, Саша нетерпеливо шагал по комнате сельхозотдела, ожидая Елену. Александр, пожалуй, больше всех знал, сколько душевных сил вложила она в эту корреспонденцию. Вместе читали и перечитывали они каждую фразу, сообща искали наиболее краткий и доходчивый заголовок. Условно приняли такой: «Отчего пострадал Чабаненко?».
— Ну как? — торопливо спросил Саша, когда Елена, уставшая и бледная, вошла в отдел.
— Будут печатать, — коротко ответила она, опускаясь на стул.
— Тогда немедленно отвлекись. Переключи мысль на что-то другое.
— Например?
— Пошли в кино.
— Что ты, Саша, разве я могу сейчас?
— Не только «могу», но обязана. Быстрее одевайся. Раз, два.
А в это время в кабинете Захарова продолжался разговор, но уже на более высоких нотах.
— Что за балаган? — запальчиво начал Савочкин, когда все разошлись. — Тимофей Спиридонович, например, не очень советует публиковать. Если то, что пишет Ивченко, было бы на самом деле, я думаю, он бы знал раньше редакции. Все-таки инструктор сельхозотдела. И потом подумайте, какой это, может вызвать резонанс, вы отдаете себе отчет? Ведь газету читают и в Киеве, и в Москве.
— Вы опять с вечными ссылками на Тимофея Спиридоновича, — рассердился Захаров. — Да поймите же, обком доверил газету нам, а не Спиридоновичу. У него есть свои дела. Кстати, он неплохой агроном, а что касается остальных качеств, то мне они неизвестны. Вы вместе с ним учились. Так что же из этого? Жить его умом? Вы же журналист, Савочкин, и неплохой, опытный, квалифицированный, Откуда у вас такое гипертрофированное чувство сверхосторожности и самосохранения?
— Он инструктор, этот район знает, Василий Захарович, и бывает там, — глухо произнес Савочкин.
— Тем хуже для него.
— Можете не сомневаться, Василий Захарович, — нервно чиркнув спичкой, замредактора закурил, — члены бюро не очень-то возрадуются этой скандальной публикации.
— А чему радоваться, Илья Терентьевич? — мягко ответил Захаров. — У самого сердце болит, но надо же быть выше своих эмоций. Зло надо искоренять, чтобы оно не пустило корней.
— Что ж, я предупреждал вас, Василий Захарович, — подчеркнуто резко сказал зам. — Вся редакция знает, что я был против.
— В случае необходимости я это подтвержу, — спокойно заметил Захаров.
XV
Если пришлось бы заполнить графу «особые приметы», вероятно следовало бы написать: «таковых нет». Что ж, пожалуй, внешне Григорий Петрович действительно неприметен и затеряется в толпе сограждан. Художник, вероятно, разглядел бы ум и волю в его больших серых глазах, внимательных и сосредоточенных, обнаружил бы черточки характера по располагающей к откровенности улыбке. Но так как Григорию Петровичу ни разу не пришлось позировать служителю искусства, то особые приметы Корниенко определялись по совершенно другим признакам: по делам, верности слову, общению с людьми. Один из представителей многочисленной династии корабелов, Гриша пришел на судостроительный завод сразу же после освобождения города от фашистов. Вместе с другими шестнадцатилетними и семнадцатилетними ребятами расчищал развалины цехов, переносил конструкции, помогал восстанавливать котельную. А когда прозвучал гудок и вновь ожили цеха — пошел учеником к токарю. Спустя пять лет Гришу Корниенко, токаря четвертого разряда, ребята избрали секретарем заводского комитета комсомола. А незадолго до этого произошло еще одно событие: его, сына передового рабочего, сложившего голову в боях с гитлеровцами, приняли в ленинскую партию. Вся небольшая биография Григория Петровича сводилась к нескольким строчкам: «Родился в 1927-м, рабочий, из рабочих, избирался в райком и горком комсомола, награжден орденом „Знак Почета“, взысканий не имеет».