Разные люди работают в подполье. Один — жизненно умудренный человек, с характером, с ясной бесстрашной головой. Другой — волевой, настойчивый, но революционной практики не прошел, пороху не нюхал. Третий — с виду нерешительный, замкнутый, всегда в тени, не проявляет инициативы к самостоятельным поступкам, но если получит задание даже исключительной трудности,— выполнит, если надо, то ценой жизни. У четвертого — лучшие человеческие качества еще находятся где-то под спудом, а может быть, природа их совсем не заложила в него. Поэтому энергия и сила такого работника иногда направляется не в ту сторону.
Все это учитывает Елена, анализирует, делает выводы. Вопрос о формах и методах агитационно-пропагандистской работы в войсках интервентов обсуждается на президиуме Иностранной коллегии. Ласточкин однажды провел под видом собрания любительского хора инструктивно-методическое совещание агитаторов, работающих в сухопутных войсках интервентов. Елена дважды проводила такое совещание с подпольщиками, работавшими среди матросов французской эскадры. Оба раза эти совещания проводились в приемной врача, сочувствующего большевикам. Использование приемной врача для встреч подпольщиков практиковалось часто.
Наиболее сложным и опасным в работе подполья было посещение военных кораблей.
Сохранились воспоминания участника подполья Владимира Елина, брата Жака Елина:
«Поездки эти обставлялись следующим образом. Портовый райком нашей партии поручал отвозить на корабль Жака двум или трем морякам. Ночью они ждали его с лодкой. Он приходил и переодевался быстро в форму французского матроса. Он становился совершенно неузнаваем, ничем не отличаясь от любого матроса-француза (он сам немало плавал на судах). Тихо подъезжал к броненосцу. Там его уже ждали. Ему бросали канат, и он взбирался на борт корабля, оставаясь там несколько часов. На корабле он имел широкую аудиторию жадно слушавших его матросов. Через несколько часов подъезжала лодка и забирала Елина на берег. Он побывал почти на всех крупных судах...»
Владимир Елин при встрече со мной рассказывал, что среди подпольщиков много было желающих вести агитацию на кораблях, но Елена очень осторожно подходила к этому. Кроме Жака, на судах бывало еще только два человека.
Работал в подполье Дмитрий Сидоров. Выглядел он тихим, застенчивым, впечатлительным пареньком. Со стороны посмотреть на него — никому в голову не придет мысль, что у этого юноши смелости хоть отбавляй. Он работал в партийной разведке, руководил боевой группой, играл не последнюю роль в областном повстанческом ревкоме. Не знаю, приходилось ли ему встречаться в подполье с Ласточкиным или Соколовской (сам он об этом не писал и не говорил), может быть, он с ними непосредственно не сталкивался. Но читаем у Соколовской: «Наша работа разрослась неимоверно. Безлюдье стало невыносимым. Тогда Ласточкин согласился часть боевых работников, ревкомовцев, использовать на пропаганде. Они так сжились с ревкомовской работой, что некоторые из них никак не могли войти в новую колею, большинство же до самозабвения отдалось новой работе. Особенно выделялись находчивостью и смелостью Саша Огородник и Сидоров (фамилия последнего мне стала известна в советское время), хотя на иных их поступках сказывались элементы беспечности, свойственной нашей молодежи».
Соколовская рассказывает, что многие молодые подпольщики при выполнении заданий революционного комитета иногда входили в такой азарт, что забывали об основном правиле конспирации — не допустить, чтобы за тобой увязался «хвост».
Дмитрий Александрович Сидоров, член КПСС с июня 1917 года, не зная о том, что писала о нем Елена Соколовская, в январе 1961 года рассказывал:
— Многие из нас склонны идеализировать все, что мы делали, и рассматривать себя как марксистов-ортодоксов, зрелых политических деятелей. Но это, конечно, неправильно. Мы отдавали и некоторую дань легкомыслию. Следует лишь оговориться, что оно занимало в нашей работе небольшое место.
Однажды Дмитрий Сидоров и Дуся Зельдович (Дина Киреева) получили большое количество листовок на русском языке. Шли они по Болгарской улице во второй половине дня и раздавали встречным листовки, вынимая по одной из-под пальто. Прошли Болгарскую, вышли на Новорыбную, а оттуда, увлекшись,— на Преображенскую. Это многолюдная улица, здесь не то, что на Болгарской — рабочие и молдаванская беднота. На Преображенской можно встретить буржуа, великосветскую знать, полицейских и офицеров. Не заметили, как вручили одну листовку офицеру. «Вдруг перед моими глазами что-то сверкнуло золотым блеском и исчезло,— рассказывал Д. А. Сидоров.— Мы прошли еще шагов десять, потом я оглянулся. Недалеко от нас стоял необычайно высокий белогвардейский офицер и с удивлением на лице читал нашу листовку, держа ее впереди себя на вытянутых руках. Словно каланча, он возвышался над толпой, затем обернулся в нашу сторону и стал пробираться к нам. Спасло то, что выбраться офицеру из плотной толпы было не так просто, и мы, воспользовавшись этим, свернули за угол и скрылись».