Словно оправдываясь за свой невероятный взлет, Мадам часто повторяла: «Если бы этого не сделала я, сделали бы другие…»
Может, и так. Но сделала она, Елена Рубинштейн.
Мишель Фитусси
Июнь 2010
Изгнание
Поднявшись на борт немецкого пакетбота «Принц-регент Луитпольд», курсирующего между Европой и Австралией, Елена Рубинштейн ощутила нечто схожее с невесомостью.
Свободна.
Наверное, она догадывалась, что придется нелегко, но пока наслаждалась каждой секундой изумительного путешествия, не слишком себе представляя, что ее ждет впереди. Сейчас она знала одно: уехав из родных мест, будет жить по-другому и станет наконец сама собой. Как? Каким образом? Она понятия не имела. Но не колебалась ни секунды, когда родные предложили ей уехать. Наперекор всем реальным и воображаемым опасностям, которые могли подстерегать ее, — кораблекрушение, дорожные катастрофы, коварная лихорадка, опасные встречи, — она согласилась уехать одна за тысячи и тысячи километров от родной Польши к своим дядям, которых не видела и в глаза.
Май 1896 года. Елене исполнилось двадцать четыре, ее рост метр сорок семь, мужества ей не занимать, у нее с собой старенький чемодан с пожитками. Она полна ожиданий, и от восторга, который теснит грудь, ей кажется, что у нее разорвется сердце. Ей хочется раскинуть руки и обнять весь мир.
Несмотря на приступы тоски и беспокойства, которые порой охватывали Елену на борту пакетбота, отправившегося в плавание из Генуи, настоящее ее радовало. Впервые в жизни она переживала что-то похожее на счастье. Когда позволяла погода, она выходила на палубу и вглядывалась в воду. Океан завораживал ее изменчивой игрой бликов, и ей хотелось запомнить все оттенки. От природы она была нервной, страдала мигренями, и часы неподвижного созерцания доставляли ей удовольствие.
Когда поднимался слишком сильный ветер, Елена прогуливалась по коридорам, куда выходили каюты, останавливалась возле дверей музыкального салона или курительной комнаты, листала книги в библиотеке. В баре заказывала себе чай, кекс с цукатами, наслаждалась, держа чашку из китайского фарфора, серебряную ложечку. С неменьшим наслаждением усаживалась после чая в бархатное кресло, читала или вышивала. Впервые в жизни она не думала о своих близких, оставшихся в Казимеже, краковском квартале, где и сама она выросла. Ностальгия ее не мучила, по крайней мере пока.
К счастью, не мучила и морская болезнь, мешавшая другим пассажирам поднять голову от подушки. Томимая жаждой открытий, Елена, обманув бдительность несговорчивых вахтенных, следивших за тем, чтобы пассажиры разных классов не встречались, спустилась даже на нижнюю палубу, где ехали эмигранты. Зрелище сотен мужчин и женщин, лежащих на полу вповалку, — одни стонали, других рвало — потрясло ее. От запаха немытых тел, прогорклого масла и мазута ее затошнило. Сердце у нее колотилось, когда она бегом бежала наверх, чувствуя, что незаконно заняла там место, боясь, что, если ее обнаружат внизу, внизу и оставят. Ощущение бедного человека. Впоследствии она сердилась на себя за подобные чувства.
В то утро, опершись на поручни и затенив лицо зонтиком: у нее очень чувствительная кожа, а солнце — смертельный враг женщин! — Елена зачарованно смотрела на Бомбей, где бросил якорь ее пакетбот.
Портовая сутолока, пестрая разноликая толпа. И нищета. Елену она не поразила, хотя под ярким солнцем выглядела еще более неприкрытой, чем среди холода польской зимы. Взгляд Елены рассеянно обегал калек-нищих, кули в набедренных повязках, ребятишек в лохмотьях, клянчивших деньги у белых, зато задерживался на индианках в ярких шелковых сари, на англичанках, несмотря на жару застегнутых на все пуговички до самого подбородка и бранящих носильщиков, сгорбленных под тяжестью их багажа.
До Бомбея корабль делал остановки в Неаполе, Александрии, Адене, Порт-Саиде. Елена каждый раз сначала всматривалась в портовую суету, а потом, не выдержав, отправлялась немного прогуляться, и на суше ее пошатывало, словно она по-прежнему стояла на палубе. Бродячие торговцы обступали ее, и она охотно останавливалась, изучая, что ей предлагали. Наморщив лоб, сдвинув брови, словно для нее это был вопрос жизни и смерти, она уверенно торговалась, показывая цифры на пальцах, чтобы ее поняли, и покупала за назначенную ею цену стеклянные бусы, бетель, пигментные красители, мази, притирания, мускус, амбру, душистые масла, чай, блестки, сверкающие ткани.