— Утреннее солнце! — сказал Менелай. — Хорошо вставать на рассвете.
Он снова натянул поводья, лошади понеслись вперед, и я, чтобы не упасть, схватила его за руку, а он с обожанием посмотрел на меня.
Мы ехали посреди зеленых просторов Микенской равнины, орошаемой рекой. Остались позади и Аргос, и Тиринф с его высокими стенами. Довольно долго мы ехали вдоль морского побережья, прежде чем свернуть вглубь и взять курс на Спарту. Я слушала рокот волн у берега, втягивала ноздрями соленый воздух. Вдалеке на волнах качались две лодочки. Мне тоже хотелось в открытое море, чтобы со всех сторон окружала только вода.
— А ты плавал когда-нибудь? — спросила я Менелая.
— Да, конечно. На Родос, в Трою, на Крит. Мой дед живет на Крите, мы часто навещаем его.
— Я хочу познакомиться с ним.
На самом деле я, конечно, хотела повидать Крит. Будь дедушка Менелая хоть попугаем, я все равно пожелала бы с ним познакомиться.
Некоторое время мы ехали молча. Потом я сказала:
— Значит, ты бывал в Трое? Там действительно так красиво, как рассказывают? Правда ли, что городские стены отделаны драгоценными камнями?
— Ничего подобного! — удивился Менелай. — Стены обычные, как везде, просто они покрашены. А краски очень яркие, ярче наших. Может, поэтому пошел слух о драгоценных камнях.
Я хотела еще спросить, правда ли, что троянские мужчины отличаются необыкновенной красотой, но подумала, что вопрос прозвучит неприлично. Колесница накренилась; мы объезжали камень.
— А люди там тоже обычные, как везде? — подобрала я наконец приличную форму для вопроса.
Он рассмеялся.
— Конечно! А какие там еще могут быть люди? С зелеными волосами и пятью ушами? Просто вид у них цветущий и здоровый. И гордый. У них такой вид, какой бывает у людей, которые владеют не только землей, но и собой. Их царь, Приам, — тоже яркая фигура, он полон сил и энергии, несмотря на преклонный возраст. У него пятьдесят сыновей! Думаю, потому он и сохранил молодость, что не ленился их делать!
— Неужели всех родила царица?
Этого не может быть, если только среди детей нет двойняшек и тройняшек.
— Нет, не всех. Только девятнадцать, — рассмеялся опять Менелай. — И прекрасно перенесла все роды, заметь.
Потом Менелай рассказал мне, что Приам замечателен не только количеством сыновей, но и тем, что восстановил свой город после разрушения, которому подверг его Геракл. Напав на Трою, Геракл поразил стрелами царя Лаомедонта и всех его сыновей, кроме Подарка. Город был разграблен. Красавице Гесионе, дочери Лаомедонта, Геракл позволил выкупить любого из пленных. Она выбрала Подарка, после чего тот и получил имя «Приам», что значит «купленный». Геракл посадил Приама на трон, и тот мудрым правлением сделал свой город богаче и сильнее, чем прежде.
Мы покинули побережье и повернули на восток, откуда дорога стала подниматься в гору. Лошади напрягали силы, колесница поскрипывала, колеса буксовали. Кое-где встречались участки, выложенные булыжниками, по которым колесница ехала с диким грохотом, но все же это было лучше, чем вязнуть в сыпучей гальке.
Даже сейчас, в конце весны, вершины гор были покрыты снегом и отливали синевой. Спарта угнездилась между двумя горными грядами — Парнасом и Тайгетом. Я не могла оценить, насколько зелена и плодородна эта долина, пока не повидала во время путешествия другие земли, сухие и бедные. Воистину наша Лаконика — благословенное место.
— Вот твоя новая родина, — сказала я. — Разве она хуже Микен?
— Даже не будь она так прекрасна, лучше быть первым в малом краю, чем вторым в большом.
И в этих простых словах прорвалась горечь многих лет, прожитых под гнетом Агамемнона, без надежды на перемену участи. Я освободила Менелая точно так же, как он освободил меня. Подумать только, теперь я могу пойти в Спарту без покрывала, могу гулять по улицам!
— Любимый! — вырвалось у меня.
Я привстала на цыпочки и поцеловала мужа в щеку. В ту минуту мое сердце переполняла нежность к нему.
Когда мы въезжали в ворота, все высыпали нам навстречу: гонцы увидели нас, как только мы повернули к берегу реки.
Отец, матушка, Кастор, Полидевк, любимые старые служанки, даже собаки — все были вне себя от радости. Из колесницы мы перешли в распростертые объятия родных. Вот мы и дома. Дом. Он теперь будет другим для меня.