юсь к своей спутнице и говорю: «Посмотрите, как эта пассажирка на¬
поминает Дузе». Моя спутница говорит: «Да... Я пойду к ней поближе
и посмотрю, она действительно очень похожа». Идет... И вдруг я
вижу, что она делает мне знаки, чтобы я к ней подошла. Я пошла, и
вдруг эта очень просто одетая женщина с радостной улыбкой протя¬
гивает мне руку. «Каким образом вы здесь?..»— спрашивает она меня
по-французски. Это действительно была Дузе. Я отвечаю ей, что еду
в Берн. «А вы?» — «А я еду домой, в Италию. Садитесь, до поезда
много времени, поговорим». И мы разговариваем. Опа спрашивает,
как я жила это время, как мое здоровье, словом, обо всем. И как-то
странно меня осматривает. А я ведь в это время уже была «актрисой»
и, стало быть, обращала внимание на свой костюм. Благодаря своим
частым поездкам за границу, я не очень «по-русски» была одета и
выглядела «не русской». Вместо шляпы на мне был надет темно¬
синий берет — тогда их не так часто носили, как теперь,— а вместо
пальто длинная дорожная тальма темно-красного цвета, суконная. Это
тогда было немножко «оригинально». Когда я заметила, как Дузе на
меня смотрит, я ее спросила: «Почему вы меня так оглядываете?
Вам не нравится, как я одета?..» — «Нет, это все очень хорошо и к
вам идет, но только немножко обращает на себя внимание».— «Да
ведь я же актриса»,— говорю я. «Вот именно поэтому вы и не должны
так одеваться... Зачем носить вывеску на себе. Актриса не должна
привлекать к себе внимание, когда она не па сцене». Я очень скон¬
фузилась и сказала, что у меня «для дороги» ничего другого нет.
Она засмеялась и сказала, чтобы я из-за этого не волновалась,
она просто высказала свое мнение. «По-моему, актриса в жизни
должна быть всегда незаметной...»
Моя жизнь сложилась так, что я после этого очень долго не вида¬
ла Дузе. Я работала в провинции, но бывала в Москве. Однажды я
узнала, что «с такого-то по такое-то» в Париже, в Театре Сары Бер¬
нар, гастролирует Элеонора Дузе. Это было в 1897 году. Мне удалось
вместе с матерыо поехать в Париж. Остановились мы в Отель де
Моску. Бегу в театр. Да, гастроли Дузе начинаются на днях. Хочу
взять билеты — их нет, все до конца гастролей распродано. Что же
делать?.. Недолго думая, пишу Дузе письмо: так и так, приехала со
старухой матерью, чтобы видеть ваши спектакли, а билетов нет. Не
будете ли вы так добры и не поможете ли вы мне как-нибудь, чтобы
все-таки я хоть в чем-нибудь могла вас посмотреть, а то уж очень
обидно сделать понапрасну такой длинный путь... Получаю ответ:
«Попытаюсь сделать, что могу. Узнайте в театре». Я пошла узнавать.
Оказывается, что по ее требованию мне передали по два билета на
каждый спектакль. Вот что значили ее слова: «Напишите мне, и я
постараюсь вам помочь».
В Париже все было необычно с самого начала. Дузе открыла гаст¬
роли пьесой Зудермана «Родина» — тогда эта пьеса была в большой
моде. В этой пьесе героиня, Магда, впервые появляется только во
втором акте. Я прихожу и вижу, что театр почти пустой. Кое-кто
есть, правда, в ложах. Я в ужасе. Первый акт окончен, занавес опу¬
щен. Начинают приходить люди в партер. Дело было летом. Входят
в легких пальто, в шляпах. Сняв пальто, складывают его и вешают
на спинку своего кресла, а шляпу ставят под кресло (мужчины).
Поднимается занавес второго акта. Публика продолжает входить,
Дузе смотрит, замолкает и... уходит со сцены. Занавес опускается
после двух ее первых реплик. Выходит помощник режиссера и объ¬
являет: «Дузе начнет играть, когда уляжется шум и когда вся пуб¬
лика сядет». В публике улыбки, легкий смех, кое-кто уходит. Когда
все утихло, занавес поднялся и спектакль продолжался.
Во всех европейских театрах, как и у нас, есть обычно ход из пуб¬
лики на сцену; когда хотят пройти за кулисы, идут этим путем. Здесь
очень многие шли этим «обычным» путем. «Синьора Дузе никого за
кулисами не принимает»,— говорил человек, стоявший у этой двери.
Поднялся шум, к двери подошел даже сам Эмиль Золя, но и его не
пустили. В публике был почти переполох, но тогда «сам Золя» сказал
громко, обращаясь к публике: «Таковы ее привычки... Что же поде¬
лаешь... Сегодня здесь хозяйка она,— и добавил:—Она права, тре¬
буя, чтобы искусство уважали».
Дузе вышла в Магде с сильно поседевшими волосами. Это фран¬
цузам показалось странным: героиня всегда должна быть молода и
хороша собою, а тут седая... Но на меня и на многих других это произ¬
вело очень сильное впечатление. Ясно, что Магда очень многое пере¬
жила за то время, что не была в родном доме. И еще одна деталь: когда
Магда па сцене вошла в свою старую квартиру, где она двенадцать
лет тому назад пережила свою большую беду, она прежде всего огля¬
дела всю комнату, все стены, как бы ища чего-то: все то же, ни одна
пылинка не тронулась с места (это одна из первых ее реплик). Ясно,
что она что-то отыскивала на стенах и наконец нашла... Это портрет
матери. И ее реплика по этому поводу была проникнута внутренними
слезами. В этот момент публике становится совершенно понятным ее
приезд домой. Ей хотелось посмотреть, как живет ее сестренка, и
вспомнить все, что было пережито здесь, когда еще была жива мать.
И этой детали тоже не было ни у кого из играющих роль Магды. Но
ведь и ремарки такой у автора не было. Это опять чтение подтекста, а
не только текста.
Дузе имела в роли Магды огромный успех. На другой день «Роди¬
на» повторялась. Я опять была в театре. Весь партер был полон, никто
не входил во втором акте в зал, так как уже с первого акта все места
были заняты. И шума не было вовсе. Ее выход был встречен громо¬
выми аплодисментами. А на другое утро в газетах были заметки о том,
что приехавшая артистка «воспитывает» парижскую публику, учит
ее хорошим манерам.
Спектакли шли своим чередом. Я смотрела все подряд столько раз,
сколько они шли. Таким образом, я видела почти весь ее репертуар.
Последний спектакль, на который у меня были билеты,— «Дама с ка¬
мелиями». Я говорю матери: «Послезавтра мы уезжаем, завтра послед¬
ний спектакль». Мать меня спрашивает: «Ну, а о цветах-то ты
подумала?» — «О каких цветах?» — «Как — о каких цветах? Разве ты
можешь уехать, не поднеся ей на прощанье цветов?..» — «Что же де¬
лать? Ведь у меня нет денег. В обрез на отъезд». Ну, мамочка моя
недаром любила театр и актеров. Она сняла с пальца золотое кольцо
и велела мне его заложить, а на эти деньги купить иветов, что я и сде¬
лал а.Рано утром я пошла на рынок, где я как-то видела целые вазы
полевых цветов, я купила там сноп васильков, сноп ромашек и сноп
красных маков. Цветы я послала в театр с запиской: «Я уезжаю. Спа¬
сибо за все. На прощание позволяю себе послать вам эти цветы, кото¬
рые одинаково растут на полях Италии, Франции и далекой России».
И что же из этого вышло... Я ранее обещала рассказать о моей послед¬
ней встрече с Дузе и об исполнении ею роли Маргерит Готье. Вот к
этому я и подошла. Я видела ее в Маргерит несколько раз. Обычно в
третьем акте она, после сцены с отцом Армана, писала ему письмо,
прощаясь с ним и со своей любовью, потом вставала и шла по ком-
пате, прощаясь с нею, и, подходя к дивану, падала на него с рыдани¬
ями. На этот раз Маргерит, приходя с прогулки, приносит с собою
цветы — это был мой сноп ромашек — и начинает ставить их в вазы
по всей комнате. Когда она проходила по комнате, несколько ромашек
упали у нее из рук и остались лежать на полу. И вот после сцены с
отцом Армана она хочет уйти из дома, где она прожила столько счаст¬