тирку на верхнем этаже палаццо Барбариго, принадлежавшего ее
другу Волкову, которому она была обязана столь счастливо закончив¬
шимся турне, открывшим перед ней двери европейских театров.
«Наступила пора,— писала она в это время Жозефу Примоли,—
когда справедливость и добро восторжествовали, наступила пора по¬
жинать плоды, и я вот-вот вернусь домой. Я работала годы и годы —
всю свою юность!—и теперь хочу хорошенько отдохнуть... На жизнь
я себе заработала, во всяком случае. Мне хватит. К тому же я обла¬
даю самым большим в мире богатством, оно заключается в том, что
я не хочу его иметь. Я устроилась в маленькой квартирке на послед¬
нем этаже старого дома в Венеции, под самой крышей; у меня в ком¬
нате большое стрельчатое окно, из него, как на ладони, виден весь
город. Осень тихая, воздух чистый, и в душе у меня такой покой...»
Комментируя успех берлинских гастролей Дузе, театральный кри¬
тик писал в журнале «Иллюстрационе итальяна»: «Кроме лавровых
венков, ее, как видно, ожидают еще семьдесят тысяч чистенькими —
неплохие прогонные для того, чтобы пересечь океан»*.
И в самом деле, когда после долгих колебаний Тэнкцер все же
рискнул предложить Дузе поездку в Соединенные Штаты, она тот¬
час же согласилась.
В середине января 1893 года, после долгого и трудного путешест¬
вия, Элеонора Дузе прибыла в Нью-Йорк. Первое знакомство с городом
буквально ошеломило ее, о чем свидетельствует ее письмо искусство¬
веду Коррадо Риччи. «... И я увидела огромный город,— писала она,—
всюду колеса, экипажи, магазины и странные здания, кругом павяз-
чивая реклама, шум й грохот... Ни единой улыбки живого искусства,
ничего, на чем могли бы отдохнуть глаз и душа. У меня явилась
мысль бежать без оглядки к беспокойному морю, к себе — домой, в
Италию. Победив это первое желание, я осталась. Но до сих пор не
могу освободиться от непонятной тоски».
Дузе дебютировала в Нью-Йорке 23 января 1893 года в «Даме с
камелиями». В переполненном зале собралась весьма взыскательная
публика, среди которой находились и театральные критики, приго¬
товившиеся судить дебютантку со всей строгостью. Однако через не¬
сколько минут после того, как Дузе появилась на сцене, самые суро¬
вые из них были уже убеждены, что «новый гений вдохнул новую
жизнь в хорошо известную драму Дюма».
Тем не менее, вероятно, неопытность импрессарио, не сумевшего
должным образом подготовить гастроли, и отвращение Дузе к рек¬
ламной шумихе были причиной того, что турне, проходившее с 23
января по 21 апреля в Нью-Йорке, Филадельфии, Чикаго и Бостоне,
пожалуй, нельзя было назвать очень успешным. Правда, под конец
гастролей ей удалось обрести расположение прессы, однако актриса
категорически отказалась от предложения продлить свое пребывание
в Америке. Отчасти это было вызвано и тем, что еще раньше Дузе
заключила контракт с лондонским «Лирик-тиетр», в котором должна
была играть с 11 мая по 8 июля.
В Лондон Дузе приехала усталая, к тому же сразу заболела, так
что начало гастролей пришлось отодвинуть на восемь дней.
Путь Дузе в искусство сопровождался ежедневной борьбой, тем
не менее она не забывала своих друзей. Узнав, что ее старый учитель
Чезаре Росси находится в стесненных финансовых обстоятельствах,
она попыталась деликатно, чтобы не ранить его самолюбия, как-то
помочь ему. В своем письме к нему от 2 мая она писала: «...Хочу вам
сказать, что будущий год я отдыхаю, и если здоровье мое, как гово¬
рит эта дурочка Маргерит Готье, не поправится, я никогда больше
не возьмусь ни за какое предприятие. И все же у меня есть одна зата¬
енная мысль — выразить вам, дорогой Росси, и частным образом и
публично, насколько я признательна вам и как я вас люблю. Но как
это сделать? И вот я кое-что придумала, мне это доставило бы огром¬
ное удовольствие,— я хочу посвятить вам спектакль, его можно дать
в течение будущего года в какой-нибудь столице, например в Риме.
Это будет спектакль в вашу честь, в котором я сыграла бы какую-
нибудь роль. Прошу вас, Росси, поймите меня правильно, предло¬
жение это не связано с моей самонадеянностью, спектакль, может
быть, и не вызовет интереса у публики, но мне дорога возможность
снова встать под старые знамена».
После того как были устранены кое-какие разногласия с Росси,
соглашение о сотрудничестве было достигнуто.
Письма и торопливые записки, написанные в перерыве между
репетицией и спектаклем или накануне отъезда, являются непосред¬
ственными свидетельствами той трудной кочевой жизни, которую ве¬
ла Дузе, чтобы иметь возможность нести свое искусство людям.
Вернувшись из Лондона, она короткое время отдыхала в Италии.
Перед отъездом, в письме от 15 и в записке от 16 ноября, Дузе с при¬
сущей ей в деловых отношениях скрупулезной точностью оговорила
все условия предстоящей поездки в Лондон вместе с труппой Росси
в мае 1894 года. Она просила Росси взять на себя подготовку турне
и предупреждала, что в Лондоне, как и в остальных театрах за гра¬
ницей, нет суфлеров.
С 16 по 29 ноября Дузе играла в Вене, с 30 ноября по 26 декаб¬
ря 1893 года — в Берлине, снова в «Лессинг-театре», потом посетила
Гамбург, Дрезден, Лейпциг, Веймар, Франкфурт, дала семь спектак¬
лей в Мюнхене и 31 января 1894 года закончила свое турне по Герма¬
нии. На последнем представлении регент Баварии пригласил ее в свою
ложу, где артисты придворного театра вручили ей лавровый венок.
В Мюнхене Элеонора распустила свою труппу. Ее актеры препод¬
несли ей трогательный адрес. Флавио Андо оставил труппу Дузе и
перешел в труппу Лейгеба.
С этого времени Дузе стала признанной властительницей дум в
театральной жизни Германии, и ее влияние оставалось незыблемым
до 1909 года, когда она надолго оставила сцену.
После обстоятельной статьи Пауля Шлентера, опубликованной в
1893 году в «Дейче рундшау», самые известные критики, такие, как
Евгений Цабель и Альфред Керр, серьезно занялись исследовани¬
ем творчества Дузе и его воздействия на европейский театр.
Ко времени приезда Дузе в Германию на немецкой сцене процве¬
тала французская театральная школа с ее эффектными выходами и
уходами, подчеркнутой дикцией. Дузе играла совсем по-иному. Она
покоряла зрителей тончайшими переходами, взрывами чувства, сво¬
им умением выразительной пластикой наполнять глубоким смыслом
бедные подчас слова роли. У нее все, казалось, шло изнутри, и мало-
помалу такая манера игры была признана эталоном. В те годы был
принят термин «прозрачность», которым определяли все тонкое, неж¬
ное, уязвимое. Как раз этого эффекта прозрачности и добивалась
Элеонора Дузе. Особенно отчетливо эта прозрачность проступала в
игре Дузе тогда, когда она передавала душевное состояние женщин,
сломленных жизнью, вызывавших особую симпатию в эпоху fin
de siecle - Эпоха конца века (франц.),
Немецкая публика ощущала, что Дузе, как никто, страдает бо¬
лезнями своего века и, глубоко проникнув в них, умеет обнажить
их суть.
В период, когда Дузе включила в свой репертуар драмы Ибсена,
некоторые критики высказали сомнение в том, удастся ли ей, южан¬
ке, изобразить на сцене суровых, властных северянок. Мы уже при¬
водили суждение Шлентера по поводу исполнения Дузе роли Норы.
Альфред Керр также называл сначала игру Дузе (имея в виду испол¬
нение ею роли Гедды Габлер) «фантазией на темы Ибсена», однако
в конце концов должен был признать, что «Дузе и в самом деле иг¬