Выбрать главу

для его искусства. Играя почти исключительно в пьесах Д’Аннунцио,

она в результате осталась теперь без денег, без репертуара и, более

того,— тяжело больной. «Смерть вихрем пронеслась надо мной в эти

дни и нынче ночью. Теперь она умчалась. Оставьте меня еще па не¬

сколько дней одну, и я снова буду на ногах»,—умоляла она друзей,

желавших утешить ее.

Как бы там ни было, а все же омертвевшая душа ее начала мало-

помалу возвращаться к жизни, смертельно раненное сердце посте¬

пенно оживало. «Самую большую помощь мы всегда получаем от са¬

мих себя. Будь же мужественным и добрым, снова и снова»,— утешала

она когда-то товарища по сцене, попавшего в беду. И вот теперь ее же

собственные слова, сказанные много лет назад, всплыли у нее в памяти

как утешение самой себе. «Это слово — снова — самое нужное в жизни

слово,— писала она в одном из писем,— потому что оно столько зна¬

чит! Снова — значит: терпение, снова — значит: мужество; снова —

значит: борьба, прощение, любовь, покорность». Она сознавала, что

еще должна будет пуститься одна по дорогам мира.

С самой ранней юности Дузе чувствовала себя связанной со своим

временем. Даже в эпоху Сарду и Дюма, вдыхая жизнь в героинь их

пьес, она показывала судьбу женщин своего времени, касалась вол¬

нующих ее проблем. «Обновление или смерть»,— таково было ее кре¬

до. «Остановиться в искусстве — это значит отступить»,— говорила

опа. А новое в то время, если говорить о театре, кроме Д’Аннунцио,

несли произведения Уайльда, Гофмансталя, Метерлинка, Толстого и,

наконец, Ибсена, Чехова, а в поэзии — Рембо, Верлена, Малларме,

Непреодолимая потребность совершенствования толкнула ее к

произведениям Шелли. «Какое светлое имя — Шелли! Как он любил

жизнь, не искажая при этом истин». Она читает Еврипида, Метер¬

линка. Потом находит и выбирает для постановки «Монну Ванну»

Метерлинка, которую Адольфо Де Бозис переводит для нее на

итальянский. Она следит за его работой буквально день за днем, по¬

могает советами. Так, переходя от бурных порывов надежды к мо¬

ментам душевного упадка, она медленно пробуждается для новой

жизни. «Сегодня вечером иду на «Дочь Йорио», и сердце не дрогнет.

Люблю жизнь. Работать и иметь желания — вот что имеет значе¬

ние»,—пишет она Де Бозису 15 апреля. Она снова полна сил.

С 3 мая по 17 июпя 1904 года Дузе начинает сезон в миланском

театре «Лирико». Она ставит «Даму с камелиями», «Кукольный дом»

и «Мопну Ванну». В одной из рецензий, посвященных ее выступле¬

нию, Лепорелло отмечал, что «романтическая героиня Маргерит

Готье благодаря Дузе приобрела новый аромат юности и элегант¬

ности» *. Заслуга в том, что Маргерит Дузе помолодела, отчасти при¬

надлежала, несомненно, Жану Филиппу Ворту**. Дузе познакоми¬

лась с ним во время своего пребывания в Париже в 1897 году. С тех

пор он до конца жизни остался ее преданным другом, бескорыстным

и горячим помощником. В рецензии Лепорелло отдается известная

дань его участию в спектакле. «Маргерит появилась в новом облике —

в белом пеплуме, украшенном брызгами бриллиантов, переливаю¬

щихся всеми цветами радуги, как образ мечты и поэзии... Казалось,

актриса решила представить свою героиню в образе символической

белой камелии, подобной той, которую она дарит Армандо после их

первого объяснения» ***. Далее критик подчеркивает, что игра Дузе

опровергла тех, кто отрицал гибкость и многогранность ее таланта.

«Несколько лет тому назад ее игру в «Кукольпом доме» можно было

бы назвать более яркой. Теперь же ее переходы от радости к горю,

от улыбки к слезам едва заметны, проходят как бы па полутонах.

Прежде игра ее действовала на зрителей мгновенно, теперь она ста¬

ла глубже и производит более сильное впечатление. Раньше она

лишь интуитивно угадывала ситуацию, в которую попадала ее герои¬

ня, и настроение ее в данное мгновение. Теперь же она полностью

отрешается от своего я, словно впитывает в себя душу своей героини,

которая живет в выражениях ее лица, в интонациях голоса; актриса

ни на секунду не выходит из образа, ни на единое мгновение не за¬

бывает о нем. В «Даме с камелиями» она — существо, сотканное из

грез, в «Кукольном доме»—вполне земная, очаровательная женщина,

которую сама жизнь преображает и толкает к бунту. Дузе одержала

победу также в «Монне Ванне», однако, достигая в этой роли высот

актерского мастерства, она все же не может сделать значительнее

произведение. Героиня пьесы не вызвала симпатий в исполнении

Жоржетт Леблан на сцене французского театра, весь талант нашей

великой актрисы смог вдохнуть в нее теперь тоже лишь видимость

жизни»*.

Возобновив свой старый репертуар, Дузе снова отправилась в за¬

граничное турне. В Вене она встретилась с публикой, которая уже

знала и восторженно принимала ее в период наивысшего расцвета

актерского мастерства, когда она была захвачена мечтой о новых

путях в искусстве. Были там и друзья, видевшие ее в минуты рас¬

терянности и разочарований, когда она была подавлена театральной

рутиной. Теперь они нашли актрису, сумевшую, сочетав вечно пре¬

красное и быстротечное, преобразив страдания в высшую любовь,

обрести силы для новой жизни на сцене.

Спектакли Дузе проходили с 4 по 15 октября в «Театр ан дер

Вин»162. В последний вечер, после окончания спектакля, под гром

оваций ее осыпали белыми камелиями.

С 16 по 25 октября Дузе — уже в Будапеште. «Плыву иод пару¬

сами,— писала она Эмме Гарцес,— как тот, кто избрал определенный

путь. И в то же время где-то в глубине моего существа я постоянно

слышу какой-то внутренний ритм, который несет меня всегда вперед,

и подчиняюсь ему. Что я найду в конце этого бесконечного бега?

Может быть... тайное удовлетворение от того, что всегда послушно

следовала своей судьбе. Возможно. И все, на что я надеялась, и все

пережитое забудется мною».

С 30 октября по 13 ноября Дузе гастролировала в Берлине. Уго

Ойетти писал об этих гастролях: «...В ее черных волосах уже много

серебряных нитей, а в глазах ее всегда светится доброта; лицо ее

бледно, но в голосе ее больше страсти, чем когда бы то ни было.

Жизнь утомила и сделала ее утонченной, но от этого искусство артист¬

ки, когда она захочет, проникает в сердце, как кинжал. Закатное

небо всегда глубже утреннего, и тому, кто им любуется, оно внушает

почти религиозный трепет. Да, я сказал «религиозный», не удивляй¬

тесь. Кто не слышал, как иностранцы говорят о Дузе, тот никогда

не сможет представить себе того преклонения, почти фанатического,

с которым они относятся к этой удивительной женщине. У себя в

Италии мы восхищаемся ею, любим ее, гордимся тем, что она своим

искусством вот уже двадцать лет открывает миру то лучшее, что

есть в нашей душе: сильную и стихийную страсть, власть улыбки

сквозь слезы и красноречивость молчаливого взгляда, полного тревоги.

Она говорила для нас и своим именем прославляла Италию.

И все же боготворили ее только иностранцы. Каждый раз, когда

она возвращалась в Италию, казалось, что публика, большая часть

публики, идет на ее спектакли только затем, чтобы холодно судить

ее, словно дебютантку, будто слава не принесла ей ничего, кроме

вреда. За границей же, наоборот, у всех возникало такое чувство,

будто она открывает им секрет их собственного счастья.

Итак, каков же итог? Она па вершине славы, но в Италии у нее

нет ни театра, ни своей публики. Перед каждым спектаклем она