отрочества, она хорошо запомнила также Салуццо. Там, в четырна¬
дцать лет, она впервые выступила в амплуа первой актрисы. Ее мать
переходила из больницы в больницу, сраженная недугом, который
свел ее в могилу. Элеоноре же приходилось играть и в «Найденышо
святой Марии» Джакометти25 и в других романтических драмах. Впо¬
следствии она с грустью вспоминала вечный страх, вызванный огром¬
ной ответственностью. Ее мучило чувство голода, который иногда
удавалось хоть немного утолить тарелкой больничного супа, припря¬
танного матерыо, или цикорием, собранным в поле семнадцатилет¬
ним «первым актером» Карло Розаспина 26.
Когда же Дузе заговаривала об Альбиссоле, то в ее голосе начи¬
нало звучать нечто похожее на ностальгию. Там труппа пробыла до¬
вольно долго. Каждый вечер играли в маленьком зале, битком на¬
битом народом, по большей части рыбаками, людьми сердечными и
щедрыми. Они в избытке снабжали артистов рыбой, и это было как
бы некоторым вознаграждением за многие месяцы тяжелой голодов¬
ки. Элеонора должна была каждое утро подметать зал, что вызывало
у нее жестокий кашель. «Как я кашляла!..» — вспоминала она впо¬
следствии со смущенной улыбкой.
«Пусть настоящее тебя не волнует. Я за тебя спокоен. Недаром,
едва ты появилась на свет, солдаты уже отдавали тебе честь и брали
ружья на караул»,— порой подбадривал ее отец. Грубость окружав¬
шего ее мира не могла изменить ее натуру. Упрямая, замкнувшаяся в
себе, она сохраняла душевную чистоту и цельность. По словам Ра¬
зи 27, «взгляд ее иногда бесцельно блуждал в пространстве, а иногда,
наоборот, она пристально вглядывалась в какую-то точку прямо перед
собой или поднимала глаза вверх, словно ожидая появления чего-то
другого, нового, что уже предчувствовала» *.
И предчувствие ее сбылось.
«Какая to была весна! — рассказывает Фоскарпыа в романе
Д’Аннунцио «Огонь».— Стоял март. Рано утром, прихватив кусок хле¬
ба, я уходила в поля. Я брела наудачу, не выбирая пути. Целью моих
прогулок были статуи. Я переходила от одной статуи к другой, оста¬
навливалась перед каждой, будто и в самом деле пришла к ним в го¬
сти. Некоторые из них казались мне прекрасными, и я пыталась по¬
дражать их позам, жестам. Но дольше всего я стояла возле изуродо¬
ванных, искалеченных статуй, словно в невольном порыве стараясь
утешить их...».
«В ту весну,—продолжает свой рассказ Фоскарина,—майским ве¬
чером через Порта дель Палио мы въехали в Верону. Задыхаясь от
тревожного волнения, я прижимала к сердцу тетрадку, куда своей
рукой переписала роль Джульетты, и повторяла про себя первые сло¬
ва, с которыми она выходит на сцену: «Кто зовет меня? Вот я. Что вам
угодно?»
Элеоноре было четырнадцать лет, столько же, сколько Джульетте,
и мало-помалу ей стало казаться, что ее собственная судьба сливает¬
ся с судьбой этой девочки, память о которой будет жить вечно.
И снова Фоскарина.
«...На каждом перекрестке мне чудилось, что вот-вот из-за угла
покажется кортеж, сопровождающий катафалк, покрытый белыми
розами. Увидев Арки Скалигеров28 за железной вязыо кованой ре¬
шетки, я закричала матери:
— Вот гробница Джульетты! — и зарыдала.
Меня охватило отчаянное желание полюбить и умереть...».
И в ту весну, в майское воскресенье, под высоким небом средневе¬
ковой Вероны, в древнеримском амфитеатре огромной Арены29 по
волшебству Шекспира «перед толпой горожан, покоренных легендой
о любви и смерти», Джульетта воскресла.
В то утро Элеонора долго ходила по городу. На пьяцца делле
Эрбе на свои маленькие сбережения она купила букет белых роз.
Эти розы, символ чистой любви Ромео и Джульетты, помогли ей най¬
ти конкретное выражение тех чувств, которые вызывала в ней тра¬
гедия.
Был воскресный день. К четырем часам ступени амфитеатра Аре¬
ны заполнились толпой — мужчины в рубашках с жилетами, наряд¬
ные женщины в разноцветных косынках. Место стоило четыре соль-
ди...
Дальше рассказывает Луиджи Рази.
«Вот Джульетта. Она с цветами, которые свяжут воедино ее пер¬
вую и последнюю встречу с возлюбленным. С этими цветами на длин¬
ных стеблях, прижимая их к лицу, вдыхая их пьянящий аромат, она
проводит всю роль.
А вот и Ромео. Их взгляды встречаются, и розы трепещут в руках
Джульетты. Одпа из них падает к ногам Ромео. Чтобы еще хоть на
миг продлить свидание с ним, оиа медленно-медленно наклоняется. Он
спешит опередить ее, поднимает цветок, молча подает ей, и глаза его
не отрываются от ее глаз. Из-за кулис раздается громкий голос мате¬
ри, она зовет Джульетту, а та уже убегает, смущенная, не расстава¬
ясь с розой, которой касались руки возлюбленного.
Солнце склоняется к горизонту. Джульетта у своего окна, и снова
в руках у нее розы. Что ее ждет, любовь или смерть? Ромео подходит
к дому, вот он уже под ее балконом, и цветы из рук Джульетты аро¬
матным дождем падают на его пылающий лоб. Это безмолвное при¬
знание опьяняет его.
Поэтичность пронизывает драму, как бы сопровождая ее таинст¬
венной, приглушенной гармонией.
Зажигаются огоньки рампы. В их мерцающем, сумрачном свете
видно кладбище. Нет больше жаворонка, который поднимается ввысь
с радостными трелями. Теперь слышны тоскливые крики летучих мы¬
шей, которые проносятся, задевая крыльями могилы. На ложе из цве¬
тов спит Джульетта. Пробуждаясь, она видит Ромео у своих ног.
И как в сцене у балкона, осыпает его этим благоухающим покровом,
а потом падает мертвой на тело любимого среди этих цветов, которые
цвели один день» .
И снова в рассказ вступает Фоскарина.
«Аромат, воздух, свет — все захватывало меня. Слова лились с
непостижимой легкостью, почти непроизвольно, как в бреду... Преж¬
де чем слететь с моих уст, каждое слово пронизывало меня насквозь,
впитывая в себя весь жар моей крови. Кажется, пе было во мне такой
струнки, которая нарушала бы удивительное состояние необыкновен¬
ной гармонии. О, благодать любви! Каждый раз, когда мне дано было
коснуться вершин моего искусства, меня вновь охватывало то ощуще¬
ние полной отрешенности. Я была Джульеттой...
Когда я упала на тело Ромео, толпа завопила во мраке столь не¬
истово, что я ощутила смятение. Кто-то поднял меня и потащил на¬
встречу этому реву. К моему лицу, мокрому от слез, поднесли факел.
Он громко трещал и распространял вокруг запах смолы. Передо мной
металось что-то красное и черное, дым и плам-я. А мое лицо, наверное,
было покрыто смертельной бледностью.
С тех пор никакой рев восторженного партера, никакие крики, ни¬
какой триумф никогда не приносил мне упоения и полноты чувств
того великого часа».
Именно в том незабываемом спектакле, вдохновленная истинной
поэзией, интуитивно почувствовала юная Элеонора поэтическую тра¬
гичность образа и, полностью слившись с ним, познала то удивитель¬
ное состояние постижения прекрасного, которое возносит к верши¬
нам творчества, н передала свое чувство публике. Именно в тот вечер
ей открылась тайна предначертанного ей пути.
Кроме искренности и непосредственности, которые были свойст¬
венны актрисе на протяжении всей жизни, у нее проявился подлин¬
но режиссерский талант, ибо как иначе можно расценить ее гениаль¬
ную и исполненную поэтичности находку, своеобразно воплотившую¬
ся в столь выразительной сцене с розами. Таким образом, уже тогда
она проявила способность, присущую ее игре и впоследствии, даже