“-Более чем достаточно, Андре. Там, где она сейчас время не имеет такого значения...”
“-Как ... что ты такое говоришь?” Андрей поперхнулся кофе, руки его дрожали. Марк взял чашку из его рук и поставил на старинный письменный стол.
“-Я не имел в виду окончательный уход, если ты об этом. Она сейчас как бы это сказать - между двумя реальностями, т.е. нигде конкретно. Но душа ее пока еще не нашла для себя окончательного решения. Не думаю, что тебе стоит ее сейчас видеть. Ты к этому еще не готов - ты ведь не против того, что мы теперь оба перешли на “ты”? Слышишь меня? Кивни. Хорошо. А теперь возьми себя в руки и внимательно слушай, что я буду говорить. Это важно. Для тебя. И для нее. Она сейчас в высшей - или в нижней точке подъема - это как посмотреть.”
Андрей сидел, уставившись в одну точку, теперь ему казалось бессмысленным все - и его поиски Эл, и все эта беседа как таковая. Он не успел - это случилось. Что это он толком пока не знал и не был уверен, что хочет узнать.
Но безжалостный собеседник продолжал монотонно, хорошо поставленным голосом, вколачивать свои слова, как гвозди в распятие (почему-то такая возникла у Андрея ассоциация), в его отчаянно сопротивляющийся мозг:
“- Ты сейчас находишься в старом еврейском квартале Барселоны - квартале Каль. На картах он сейчас обозначен как готический. Как ты и сам уже успел наверное убедиться, здесь ничего не осталось, что напоминало бы о его нехристианских обитателях, проживавших здесь еще с IX века новой эры. Не буду утомлять тебя длинным историческим экскурсом, хотя времени у нас предостаточно. Итак, в двух словах: этот квартал или худерия по-испански, был отведен здешними средневековыми властями для проживания евреев.
Это еще не было гетто так таковое, скорее место компактного добровольного совместного проживания членов одной диаспоры. Зачем? Да просто затем, чтоб не раздражать лишний раз христианских соседей, чтоб соблюдать свой образ жизни и традиции, отличные от христианского большинства. Ну и главное, чтоб на случай погрома сплотиться всем вместе и иметь возможность защищаться от нападений черни. Интересно, что в Испании жить в еврейском квартале, скажем в XIII - нач. XIV вв., было привилегией, за нее еще надо было побороться. Особый экономический режим так сказать. Так вот, вскоре, правда, все это изменилось. К исходу XIV в. принудили евреев и мавров жить в одних кварталах - aл’ джама, т.е. еврейская община автоматически подпадала под владычество мусульман. Ну это все еще было терпимо по сравнению с тем, что случилось в 1492 году.
Ты слушаешь меня? Отлично. Я скоро закончу исторический экскурс и перейду непосредственно к делу. Так вот, бесполезно сейчас искать какие-либо следы когда-то процветающей еврейской общины в этом квартале. Все что от них осталось - это старое кладбище, да само название холма - Монжуик. Да, совершенно верно, мой дорогой полиглот, еврейская гора. Андре, вижу тебе трудно сосредоточиться. Думаю, нам лучше отправиться на небольшую прогулку, но сначала заедем к тебе в гостиницу. Ты мне кое-что должен отдать, понимаешь о чем я?”
“-Что, черная месса на кладбище?” - неуклюже попытался сострить Андрей.
“-Нет, мы отправимся не на кладбище, а в одноименный парк. Надо кое-кого навестить. Ну ладно, вставай, Андре, нам пора. По дороге я расскажу тебе, что было дальше. В прошлый раз мы остановились на истории семьи Га-Леви и таинственных мстителях, объединенных в так сказать группу или если хочешь секту под названием Элевадор. А знакомое слово - ты встрепенулся! Отлично. .
***
Женщина в больничном халате сидит, уставившись в пространство. Ногти на ее когда-то ухоженных руках обломаны, на бледном нездоровой бледностью лице застыло выражение не то испуга, не то удивления. Огромные, выразительные, беспокойные глаза - только они еще живы на этом лице-маске. Сестра хлопотливо забегая вперед и открывая дверь в палату, полную благоухающих весенних цветов, торопливо по-испански щебечет профессору о состоянии подопечной. Тот недоволен, хмурится и за что-то выговаривает сестре. Та, поджав с обидой губы, наконец выходит, оставляя их одних.
“-Доброе утро, сеньора, как Вы себя чувствуете?”
Больная не отвечает. Тогда врач подходит к ней поближе, так что она вынуждена посмотреть на него. Она смотрит как-то вскользь и непонятно видит ли его. Несколько попыток привлечь ее внимание остаются безрезультатными. Наконец она раскрывает пересохшие губы и что-то говорит на непонятном ему языке. Врач, записывающий всю их встречу на диктофон, громко зовет сестру и просит ту немедленно отправить запись в полицию. Когда через несколько суток неторопливая государственная машина расшифрует и вернет эту запись клинике, загадочной больной уже и след простыл. В протоколе, что прочтет врач, будет записано: “Неизвестная попросила профессора Рауля Монтеса отойти и не загораживать ей света.” Какая тонкая ирония! А эти тупицы из полицейского департамента даже не заметили очевидной аллюзии в словах этой “русской сумасшедшей” - она же почти что процитировала ответ Диогена Александру Македонскому: “Император, не загораживай мне Солнце!”