откуда нет возврата. Но жизнь продолжается, а темперамента и жизнелюбия этим людям было не занимать. Теперь-то Эл воочию убедилась в этих качествах своего народа, позволивших ему не только выжить, но и сохранить свою идентичность вопреки столетиям гонений и жестоких расправ. Глядя на соседей, она с сожалением думала, потомки скольких из них погибнут в концлагерях в “просвещенном” XX веке. Куда там средневековой инквизиции - не тот масштаб.
Так прошло несколько месяцев. Тем вечером Марк пришел к ней позже обычного (у Эл в качестве привилегии была своя комната в бельэтаже с отдельным входом, что позволяло ей тайком принимать любовника), лицо его было хмурым, он никак не мог расслабиться и что-то все время казалось просчитывал про себя. Когда они оба поняли, что от любовных утех на сегодня придется отказаться, он наконец- то высказал ей мучившие его соображения. Говорил он - впервые со времени их приезда - по-английски, как будто прочерчивая четкую границу между действительностью и настоящим:
“-Нора, в одном из еврейских кварталов появились первые случаи чумы. При этой скученности и антисанитарии у нас считанные дни на то, чтобы вывезти отсюда людей пока нас не объявили виновными еще и в этой напасти. Я обратился к влиятельной сефардской семье Яхья, они должны добиться приема у короля”, - тут он недобро усмехнулся и продолжил: “португальский король Жуан II любит еврейское золото, как за деньги нас сюда пустил, так пускай и выпустит. Пока не начались новые погромы.” Увидев cтрах в ее глазах, он попытался ее успокоить: “Милая, надеюсь, что тебе, благодаря всем этим современным прививкам, не стоит опасаться чумы. Но ты все же прекрати, на время, свою активную общественную деятельность. Ну не знаю, скажись больной, и не выходи из дома, умоляю тебя. Скоро мы отсюда уедем. Вместе.” Той ночью он впервые остался у нее до утра - она просто его не отпустила. Стала на колени, закрыв собой узкую дверь, ну не мог же он через нее перешагнуть, за что и был щедро вознагражден. “До какого мелодраматизма иногда приходится опускаться!” подумала она потом, с облегчением, когда Марк уснул в ее постели.
Ей же никак было не уснуть - всплыли в памяти когда-то прочитанные сухие факты истории - даже если сейчас им удастся вывезти людей из Лиссабона - куда
им бежать дальше, да и захотят ли их соплеменники - ведь это с женщинами, детьми и пусть оскудевшим, но ведь своим, трудно нажитым и чудом сохраненным добром? А если не умрут от чумы, да останутся в Португалии - что дальше? Насколько она вспомнила, еще несколько лет и евреев погонят и отсюда, причем все будет по иезуитски хитро и по средневековому жестоко. Сгонят всех от стариков до младенцев в Лиссабонский порт - этакий лагерь для перемещенных лиц - а потом отберут все добро да еще и заставят обманом насильно креститься. А тех из иудеев, кто откажется - убьют или сожгут на кострах. “Да, еще у них же есть такое “развлечение” - замуровывать отказывающихся креститься еретиков заживо. Бр-р-р. Лучше б убили сразу на месте, чтоб долго не мучиться”, думала она, покрываясь липким, холодным потом. Под утро, она вконец измученная, забылась тревожным, чутким сном. Она проснулась от еле слышного шороха и тихого скрипа затворяемой двери, как дикая кошка она метнулась к выходу, в чем была - но услышала только его удаляющиеся шаги по лавовой брусчатке мостовой. В этот утренний час они звучали особенно отчетливо. “Прямо как шаги судьбы. Ну да - fado” невесело пробормотала она вслух.
Наскоро одевшись, Эл, пренебрегая его просьбой не выходить из дома,
заспешила в сторону рынка. А что ей еще было делать - газет нет, Интернета тоже
- остается единственный способ узнать новости. Ее соседки пугливо, полушепотом передавали из уст в уста последние события - чума пришла в город. По слухам, чуму завезли португальские моряки. “Ну да, из дальних странствий воротясь” они еще и не такую заразу привозят, тьфу ты напасть какая эта их колониальная экспансия!” думала она про себя, а вслух как заправская еврейская кумушка, уперев руки в крутые бедра, цокала языком и качала головой, всеми силами выражая свою сопричастность и внимание к говорившим. Ее уже так и подмывало похвастаться предусмотрительностью своего Марка, но она тут же резко осадила себя, и решила отныне играть роль стороннего наблюдателя. “Это не твоя война” пыталась она убедить себя при помощи пошлой фразы из второсортного голливудского боевика. Не помогало. Никогда ранее она не чувствовала себя, как это ни высокопарно звучит, частью cвоего народа, частью чего-то целого, сплоченного взимовыручкой и поддержкой.