А играть по правилам, которые нельзя переписать или отбросить, я не любил.
Носок сидел глубоко во рту. Видимо, толстяк опасался, что я могу что-нибудь намагичить. Вся виденная мной магия на Земле шла рука об руку с вербальным сопровождением.
Иными словами, похотливый козёл решил, что, связав мне руки и лишив возможности разговаривать, он обрёл надо мной абсолютную власть.
Эта ошибка будет стоить ему жизни.
Для начала я приказал воздуху в его рту отвердеть. Мне не хотелось, чтобы ублюдок привлёк внимание подельников и обернул наказание в скучнейшую резню.
Толстяк осёкся, дико завращал глазами. Его ладони перестали теребить пряжку ремня и устремились к губам. Волей я сковал его одежду. Несостоявшийся насильник затрепыхался, как пронзённая гарпуном рыбёшка, наблюдая, как носок вылетает из моего рта, а путы, должные надёжно удерживать меня, расплетаются сами собой.
Привкус у носка был премерзкий. Я отплевался — в основном слюна летела на толстяка. Он кривился, силясь хотя бы замычать, но всё, что ему оставалось — это негодующе пыхтеть. Своим пыхтением он слегка напоминал сердитого ежа.
Я прошёлся по подвалу и нашёл мою одежду, сложенную аккуратной кучкой на кривоватом стуле. Венчало этот ворох простое бронзовое колечко. Я нацепил его и вновь обрёл человеческий облик.
Покрой одежды толстяка отличался от эльфийского. Это было ожидаемо — он всё-таки был человеком, а мода у людей и эльфов никогда не совпадала. Ушастых вечно тянуло на зелёно-листовую тематику.
Следовательно, лучше разжиться одеждой у местных бандитов. Я не был уверен до конца, что это именно бандиты, но почёл за лучшее считать их именно преступниками.
Стражи закона в такой ситуации применили бы смекалку и притащили бы целый ворох пыточных инструментов. Простое изнасилование не отвечает интересам общества так, как старая добрая дыба или раскалённый прут для клеймения. И, конечно, перед пытками представители власти обычно рассказывают, в чём провинился неудачник, загремевший к ним.
Затем я заставил ботинки бандита провернуться вокруг своей оси. Результатом стал воодушевляющий хруст — ступни толстяка провернулись вместе с обувью. Отчаяние и боль жертвы обдали меня тёплой волной.
Я перешёл к пальцам рук. Хрусть-хрясь-кряк, пели кости, и я подпевал им, насвистывая музыкальный мотивчик. В какой-то миг человек перестал радовать меня. Его голова безвольно повисла — потерял сознание, паршивец!
Тут я сообразил, что перед тем как мучить толстяка, его стоило допросить. Где я, как меня поймали, куда делись мои спутники — естественные вопросы, о которых я как-то позабыл.
Пожурив себя за легкомыслие, я свернул толстяку шею. Обшарив напоследок его карманы, я вытащил второе кольцо перевоплощения. Значит, сестра неподалёку.
К счастью, у бандита нашлись подельники. Когда я выбрался из подвала, навстречу попалась парочка громил с донельзя противными харями. Они изумлённо таращились на меня, по-прежнему голого, но уже не такого ушастого, пока я не располовинил их лезвиями воздуха.
Запахло кровью.
Предсмертные муки мордоворотов опьянили не хуже выдержанного бренди. Забилось быстрее сердце, отвечая на воодушевление моей демонической сущности. Я стоял над бандитами, впитывая их увядающие эмоции, пока тела не перестали сотрясать судороги.
Я провёл по лицу. Оно было покрыто кровавыми крапинками.
В ногах появилась особенная лёгкость. Перешагнув через лужу крови, я двинулся по коридору.
Железистый запах преследовал меня по пятам.
Следующее помещение оказалось большим залом. Под потолком клубился табачный дым. В центре обосновалась пара облезлых диванов. У них пристроился стол, на котором штабелями высились початые бутылки. Меж ними лежали карты и горки фишек.
Люди были повсюду. Кто-то пил, кто-то резался в карты, кто-то листал журнал, на обложке которого умастилась полуголая улыбчивая девица.
Когда я вошёл, наступила тишина. Удивление, недоумение, растерянность, страх и злость — универсальный коктейль, который испытывают люди, когда видят нагого сородича, покрытого кровью. Я улыбнулся им и раскинул руки, приветствуя идущих на смерть.
Комнату заполонили голоса. Первым закричал картёжник, в которого прилетела оторванная голова соседа. Закричал неожиданно тонко, почти по-женски.
Сладостное ощущение вседозволенности охватило меня. О, они пытались сопротивляться — эти жалкие букашки, посмевшие встать на моём пути! Одни бросались на меня с ножами. Другие вытащили затасканные миниатюрные арбалеты.