Lt Colonel
Эльф из Преисподней
Том II
Глава 1
Смертные часто полагают, что темнота приносит избавление. Что она прячет от хищников, дарует отдых. Что темнота, в конце концов — это обещание рассвета.
В моём случае темнота была лишь болью. И не болью тела — его я перестал чувствовать едва ли не раньше, чем закрылись глаза. Враждебные потоки божественной природы расщепляли меня на куски.
Яд и сладость Эллеферии, поглощённые ради силы, вступили в борьбу, и яд побеждал. Его поддерживала рана, нанесённая Ольгой. Из огненного осколка по моей сущности медленно, но верно расползалась яркая золотая нить, выжигавшая причудливую паутину.
Я ощущал её распространение, как, должно быть, заражённый личинкой овода ощущает копошение в своих внутренностях. Демоническая суть истаивала, её обрывки уносились в пустоту и пожирались в ней временем. Крошечное послесловие ангела — сколько боли оно принесло!
Едва удавалось взять под контроль кусочек своей сущности в одном месте, в другом его тотчас начинало уничтожать влияние Эллеферии. Она, глупышка, была не виновата; просто так вышло, что не все эмоции, составлявшие её, были со мной совместимы. Я метался из одного угла в другой, как загнанный зверь, стараясь предотвратить развоплощение, и не понимал, за что хвататься.
Всё расползалось, расходилось, растворялось. Туман Эфирия, составлявший мою природу, испарялся под действием враждебных сил. Места для неопределённости не оставалось — её уничтожала окончательность божественного.
При этом сдаваться я, разумеется, отказывался. И пусть каждый миг борьбы приносил с собой болью, которой я не испытывал ни разу за многие тысячи лет жизни, я продолжал борьбу.
И нащупал выход.
Я бы засмеялся, если бы у меня было горло. Само побуждение, впрочем, показывало, насколько я свыкся с материальным телом. Тревожный звоночек: оно ведь стало моей клеткой.
Но клетка лучше небытия.
Меня спасло клеймо Ткачей. Иронично, не правда ли?
Оставленный ими отпечаток успешно сопротивлялся развеиванию, напротив — уплотнился, чтобы противостоять слиянию божественных сил, бурливших во мне. Он с лёгкостью вставал на пути этих бушующих волн, и они разбивались об него, как штормовой океан разбивается о скалы.
Моё сознание влилось в него, преодолело отвращение, которое всегда проявляется при работе с тем, чего коснулась Изнанка. Сразу стало легче. Если бы я был наивным дураком, то решил бы, что Ткачи предвидели будущее и подготовили почву для моего спасения.
Дураком я не был, однако, может, у Ткачей действительно имелись на меня определённые планы.
Это всё могло подождать.
Прежде всего я собрал волю для контратаки. В яростном порыве, едва не стоившем окончательного развоплощения, изгнал последние капли Эллеферии, что оставались во мне.
Если продолжать смертные аналогии: после того как телу отсекли руки и ноги, одну руку ему пришили обратно. И тело даже смогло ею управлять.
Всё ещё бесконечно далеко от победы, но это маленькое достижение отодвигало меня от последней грани на достаточное расстояние, чтобы порадоваться.
За первым рубежом последовал второй, и так по мысленному списку. Стабилизировать свою сущность было невероятно тяжело. Близкое соседство с драной тряпкой, которую пятнала кровь Иешуа, на пользу моей сущности определённо не пошло.
Распятый бог Земли был чудовищно силён, куда сильнее любого бога, что попадались до этого. Ничего хорошего планете его воскрешение бы не принесло; скорее всего, она раскололась бы под его пятой. Хотя Ольга и не собиралась его возвращать — она планировала перезапуск. Но вряд ли она продумала, во что он выльется.
Я не жалел о том, что помешал ангелу, овладевшему ей. Да что там, злорадство — это единственное, что позволяло двигаться дальше!
Злорадство и опыт. Не надо думать, что за тысячелетия жизни меня никто ни разу не пробовал прикончить. Порой я восстанавливался из сущего клочка былого себя — и никогда не забывал, кому был обязан этому состоянию.
Проблема заключалась в наложении божественных волн. Позаимствованная суть Эллеферии, ожог от повязки Иешуа и проклятый осколок ангела убивали по-разному, но в одном они сходились с ужасающей точностью. Поле их встречи, демон по имени Малдерит, должен прекратить существование.
После того как я избавился от подарка мёртвой богини, пришёл черёд Иешуа. Тех кратких мгновений, что я провёл в сокровищнице, облучаясь его аурой, менее могучему демону хватило бы, чтобы навсегда исчезнуть. А я не просто не исчез — я обратил поток силы обратно в повязку, пропустив некоторую его часть сквозь себя.
Невероятный подвиг, если вдуматься. Я даже готов был бы назвать себя героем, если бы не одна мелочь. Нельзя стать героем, если ты не погиб героической смертью. Вот в чём беда: геройские поступки всегда ведут к гибели. А я хотел жить.
И потому вместо дальнейшего бахвальства вгрызся в свою эфирную плоть, вырывая поражённые столпом божественного проявления участки. Легко догадаться, что боль оказалась чудовищной, но я справился.
Я вообще целеустремлённый разумный во всём, что касается личного выживания.
И настал чудесный момент, когда я понял… нет, не что я был чист. Прощальный подарок ангела по-прежнему светился в моих условных потрохах, как опухоль, простирая во все стороны тончайшие светлые нити.
Я понял, что достиг предела. Всё, дальнейшие изменения приведут лишь к развоплощению. Два из трёх топоров, занесённых над моей головой (вновь эта материалистичность сравнений!), исчезли. Оставшийся же, хоть и угрожал неминуемой смертью, пока что притих. Он перестал прорастать внутрь и теперь тихо пульсировал в том, что осталось от моей сущности.
По крайней мере, этот комочек неприятностей был достаточно галантен, чтобы не охватывать тело целиком. Он облюбовал в нём отдельный угол и угнездился в нём, периодически опаляя огненным присутствием.
И я ничего не мог с ним поделать. Вырвать его означало умереть. Я и без того находился на пределе возможностей, от меня сохранилась едва ли пятая часть. Восстановление займёт прорву времени, а до тех пор придётся свыкнуться со странным соседом.
Тем более что он потерял настроение уничтожать меня прямо здесь и сейчас. Рождённые им щупальца мучили меня, пульсируя в фиолетовой дымке таинственно и угрожающе, однако этой болью можно было пренебречь.
Как только мы пришли к молчаливому согласию, я позволил себе расслабиться. Безбрежный мрак, в котором я всегда плавал, пока спало эльфийское тело, рассеиваться не спешил.
Забавно выйдет, если все мои усилия пропадут втуне из-за того, что эльфу вздумается подохнуть. Или его казнят за проникновение в сокровищницу. Или растерзает разъярённая толпа.
Что за толпа? Понятия не имею. Смертные обожают сбиваться в толпы и громить что-нибудь или кого-нибудь. Это заложено в их стадном инстинкте.
Интереса ради я попытался проснуться, но ничего не вышло. Похоже, смертной тушке пришлось ничуть не лучше, чем мне. Что ж, пусть о ней позаботится Лютиэна.
Я искренне надеялся на то, что сестре хватит умения вытащить меня с того света. И желательно, чтобы чудесное воскрешение состоялось не только для того, чтобы меня повели на плаху — за нарушение всех мыслимых и немыслимых запретов.
А пока оставалось только отходить от шока, связанного с потерей почти всей сущности. Соседи подобрались отвратительные: загадочный отпечаток Ткачей, их неприступная крепость, в которой я нашёл временное пристанище; сотканный из света и мысли паразит; и каким-то чудом переживший последние события Нани.
Выжать из его разума удалось немногое. Он попривык к нынешнему состоянию, и выдавливать из него эмоции становилось труднее. Тем не менее он всё же подарил мне каплю ненависти вдобавок к морю страха. Так себе угощение, но я не отказался и от него.
Восстановление — нелёгкий процесс.
Для смертного разума это ожидание, подстёгнутое неопределённостью, показалось бы мучительным. Я же погружался во тьму всякий раз, когда тело засыпало, и, конечно, за многие эпизоды одержимости привык развлекать себя. Что касается неопределённости… по сути, любой сон для смертных мог закончиться гибелью по тысяче причин, но они всё равно ложились спать.