Махнув рукой на новости политики, я пошла в ванную и провела там почти два часа, сооружая у себя на голове те самые "небрежные мягкие локоны", которые требовали ювелирной точности и железной фиксации, но результат мне так понравился, что я не жалела о потраченном времени. Смотрела на себя в зеркало, мягко гладила волосы и представляла, как их гладит мой обалденный куратор, привязанный ко мне контрактом на крови на ближайший семестр, какое счастье.
Теперь мне действительно хотелось в Академию. Я уже представляла все те парки и театры, которые он мне обещал, мы будем гулять там вдвоем, уже скоро.
В двери постучали. Я вышла из ванной и пошла открывать — сто процентов папа, мама никогда не стучала, она заходила всегда, как к себе домой, в любое время.
— Доброе утро, — с легкой иронией сказал он, я кивнула:
— Добрый день, да. Что там за митинг внизу?
— Это к тебе, — он сел в кресло, взял из вазы яблоко и стал его рассматривать. Я села напротив и тоже взяла одно, специально выбирая из тех, которые Роман вчера принес:
— И чего они от меня хотят?
— Чтобы ты попросила своего фамильяра… не петь, — он откусил от яблока, попытался спрятать улыбку, я хлопала глазами:
— В смысле? Чем им уже мешает мой лосик? Почему это он должен не петь? Их птицы поют с утра до ночи, а моему лосику нельзя?
— Улли, дорогая… — он попытался найти слова, но вздохнул и откусил еще, как будто хруст яблока мог объяснить все за него. Я подождала, но продолжения не последовало, и тут где-то за окном раздалось медленное, с этническими переливами диких лесов, пение:
— Ночью в поле звезд благодать…
И второй голос, побасовитее, ведущий вторую партию параллельно первой, но с небольшим отставанием, и похоже, не знающий слов:
— Ой, благодать!
И опять первый:
— В поле никого не видать…
— Ой, бу-бу-бу!
— Только мы с лосем, по полю идем…
У меня медленно отвисала челюсть — я поняла, кто это поет. И пел он ужасно. Очень громко, пожалуй, даже громче меня, но при этом жутко не вытягивал верхние ноты, но все равно пытался, в его распоряжении было столько вариаций разнообразных "петухов", сколько я даже в младшей школе не слышала, у нас все хорошо пели от природы, а кто не умел, того очень серьезно учили, вся эльфийская магия завязана на голосе, им нужно уметь владеть. И мой обалденный куратор прямо сейчас демонстрировал высший пилотаж владения петушиной техникой.
— Сяду я верхом на лося…
— Ой, на лося!
— Сяду, никого не спрося…
— Ой, ла-ла-ла!
Если честно, даже у лося было меньше "петухов", чем у Романа. Когда у лосика нота не шла, он просто замолкал, Роман же тянул ее до победного, выжимая связки как ржавую пружину, моим ушам было почти больно. Я посмотрела на папу, пытаясь найти на его лице какую-нибудь подсказку, но мой взгляд его, похоже, добил — он положил яблоко, схватился за голову и беззвучно рассмеялся, кусая губы и качая головой, посмотрел на меня и прошептал:
— Ты можешь их успокоить?
Я не могла даже челюсть на место вернуть, и дар речи ко мне не возвращался, зато лосик с Романом, судя по звуку, подходили все ближе.
— Дай-ка я разок посмотрю…
— Дай, посмотрю!
— Где рождает поле зарю…
— Бу-бу-бу-бу!
Шум под окном становился громче, возмущенные эльфы ругались, но перекричать мою суперкоманду все равно не могли. Я встала, дошла до окна, пытаясь руками вернуть челюсть на место, рассмотрела где-то в самом конце улицы эту голосистую парочку, ужаснулась, представив, как это будет громко, когда они подойдут поближе. Этих двоих было бы слышно всему городу, даже если бы они в лесу пели, и это серьезная проблема — эльфы чувствительны к звукам, такая аудио-атака для них хуже урагана.
— Зо-ло-тая рожь, да кудрявый лен… — Роман сидел на лосе, такой безудержно счастливый, что даже не пытался это скрывать, и пел себе в удовольствие, широко раскинув руки и запрокинув к небу голову, в нем было столько кайфа от процесса, что я поняла, что я сейчас сделаю.
— Нет, пап, я не могу их успокоить. Я к ним, пожалуй, присоединюсь.
— Улли, пожалуйста, — он пытался отдышаться и перестать улыбаться, я прокашлялась и тихо проверила голос. — Улли, не надо, серьезно. Нас выгонят из города всей семьей.
— Я все равно не сегодня завтра уеду, — отмахнулась я, щупая горло и опять пробуя распеться, — можешь всех успокоить, что долго это не продлится.
— Мы поговорили с мамой по этому поводу, — мрачновато вздохнул папа, я перестала распеваться и повернулась к нему, он кивнул, так невесело, что я поняла, что когда я вчера пела в лесу с лосем, дома был один из редких, но разрушительных скандалов. — Мы все обдумали и решили отпустить тебя в Академию, как и собирались. С тобой поедет Роман, твой лось, и Асани с птицей.