Лицо наемницы скрывала бархатная маска, инкрустированная самоцветами белее света звезд. Кожа Лебедя светилась лунным серебром, в прорезях маски сверкали изумрудные глаза. Длинные пепельные волосы были уложены в высокую прическу, украшенную нитями лучистого жемчуга, острые ушки обвивали сережки из белого топаза в форме ползущей веточки ивы.
Враги прозвали ее Тьма.
— Пора, — мелодично шепнула эльфийка.
Крупный волк лениво зевнул и потянулся. Шерсть зверя отливала зеленоватым серебром, вдоль позвоночника тянулась полоса черного густого меха. Когда он атаковал — она топорщилась и походила на остро выброшенные лезвия кинжалов. В кроваво-красных глазах, пылающих мертвенным заревом, жила смерть. Это истинное воплощение ужаса и страдания, приходившее вместе с Тьмой, враги поспешили окрестить Призраком.
Белый Лебедь исчезла во мгле. Белоснежный волк мотнул хвостом и последовал за ней облаком зимнего вихря.
Таверна «Секира и кулак» пустовала. Подавальщик еды — темно-серый гоблин с раскосыми бегающими глазищами и одутловатым лицом со шрамом, стоял за стойкой, протирал засаленным полотенцем стаканы из толстого стекла и напевал под горбатый нос:
Мой папаша тугодум,
Старый, лысый Харкатун
Брел домой с охоты тихой,
Нес в корзине горстку лиха.
Эльф сбежал, и гном удрал,
Орк под ребра сдачи дал.
Ни лисенка, ни зайчонка,
Не поймал даже бельчонка!
Старый, лысый Харкатун
На обед принес кору!
Положил на стол, хваляся,
«Вот смотри, сынок, еда вся,
Кушай, кушай, не боись,
Она сладкая, Гахтис».
«Ты, папаша, тугодум»,
Говорю ему без страха,
«Раз считаешь ее сладкой,
Сам кусай и жуй кору,
Чтоб тебе сгореть в аду!»
Протертый стакан пополнил зеркальный ряд. Гоблин потянулся за новым. Из подсобки донесся треск и грохот, а потом послышалась отборная ругань:
— Харх! И какой тупоголовый поставил ящики с грибами в проходе?
Подавальщик пошевелил острыми ушами, возвышающимися над лысой макушкой на добрый дюйм, и загоготал, запрокинув голову. Дверь распахнулась. В таверну ворвался разъяренный управляющий: тощий сморщенный старик с руками до колен, низким лбом и плоским злым лицом. В ало-огненных глазах металась дикая злоба. Гоблин налетел на подавальщика и поколотил от души, а потом, фыркая и ругаясь, скинул с ушей связки шампиньонов, висших будто серьги из горного хрусталя.
Подергав клочковатую бороду, он разорался:
— Сколько раз я говорил тебе не ставить ящики в проход, тупая твоя башка! Харх! Когда ты, наконец, запомнишь это, проклятый увалень! И зачем я только взял тебя на работу! От тебя сплошные убытки! Немедленно ступай в подсобку и прибери там!
Подавальщик зло пробурчал:
— Простите, господин. Да, господин.
— Харх! Не нужны мне твои извинения, ничтожество! Еще раз забудешь оттащить ящики к стене, а бросишь на дороге, пеняй на себя! Ну, чего стоишь?! Иди, убирай!
Подавальщик, прижав уши, отложил полотенце на стойку и подался к подсобке, но вдруг застыл, как вкопанный. Из темных углов таверны послышалось чуть слышное урчанье, медленно перетекавшее в звериный рык.
— Слышите? — Он напряженно наклонился вперед, подогнув колени. — Там кто-то есть.
Старый управляющий метнул злющие глаза в темноту и костлявой рукой, обтянутой сухой, как кора трухлявого пня кожей схватил обоюдоострый тесак. В свете железных светильников лезвие блеснуло, отливая мертвенной синевой.
— А ну, покажись! — Захрипел он на всеобщем.
Из темных завес возникла зыбкая тень, легкая и трепетная, словно призрачный отблеск, отброшенный светом низкой луны. Но луна никогда не светила над Горгано и два черных гоблина утробно зарычали, чуя опасность.
Тем временем тень, зыблясь и подрагивая меж столов и стульев, вытянулась и поросла четкостью женской фигуры, несущей в руке тончающую, бесконечно длинную иглу. Неясная, бесформенная мглистость расступалась, тень налилась объемами и, достигнув края стойки, замерла — в проеме возникла эльфийка с клинком. У ее ног скалился взъерошенный волк со вскинутыми ушами.
— Призрак и Тьма, — сипло выдавил плешивый подавальщик, — это Призрак и Тьма!
Перепуганный гоблин не посмел заглянуть в ее изумрудные глаза и, потупившись, попятился к подсобке. Седой управляющий оказался сложен из другого теста. Он не испугался воительницы в маске, пусть с клинком, вышедшим из под разящих эльфийских молота и наковальни.