Палица, сверкнув зеркалом в звездном свете, с треском ударила эльфа в грудь. Ребра затрещали и он задохнулся. Дубина полетел в голову. Рухнувший на колени Габриэл едва успел прикрыться, выбросив вперед левую руку, и удар пришелся в область ниже локтя. Раздался хруст — шерл взревел от боли. Из рванной раны брызнул кровяной фонтан, заливая руту, растоптанную сапогами в труху.
Новый сокрушительный удар в ребра опрокинул его на спину, от следующего голова взорвалась болью, последний пригвоздил к берегу пруда. Взлетевшая пыль, накрыла воина облаком серебра, скрав кольцо конвоиров. Перед глазами разлился черный шелк неба с тонкой дугой золотистого месяца на западе, приправленный хрупкой звездной пылью востока и севера.
— Держите его, — скомандовал Брегон, входя в круг. — Руки развяжите. Правую вытяните! Мне нужна ладонь. Держите, его ладонь, я сказал!
Габриэл рычал и сопротивлялся, но сломанные ребра и переломанная левая рука ослабили его как никогда. Потерявший шлем орк зажал его горло железным ухватом, второй — с иссеченным лицом и сломанным коленом (даже со связанными руками темный эльф оказался грозным противником), оттянул правую руку и прижал запястье сапогом к мертвой тверди поляны.
Со стороны леса выло, рычало, бряцало клыками — со всех уголков Стих Оргула к месту расправы стекались разбуженные зубастые гады. Брегон поднял палец, прислушавшись к хрусту веток, треску кустов, реву ядовитых глоток, скрежету стальных когтей, шелесту кожистых крыльев:
— Эта музыка мне по сердцу. Слышишь? Они спешат полакомиться тобой.
Габриэл не слышал. Его грудь тяжело вздымалась — ему не хватало воздуха, стальные тиски ухвата давили шею. Лоб покрыла испарина. Из носа толчками выливалась густая рубиновая кровь. Бледное бескровное лицо искажали судороги боли, под глазами чернели свинцовые пятна, губы то ли что-то шептали, то ли хватали зловонный воздух обители мертвых.
Вид сломленного противника высек на тонких Брегоновых губах улыбку превосходства — король был удовлетворен. Он степенно опустился на колено и коснулся рукояти с навершием из обсидиана. С тихим шелестом из ножен пополз закаленный клинок.
— Узнаешь? Конечно, — самодовольно улыбался Брегон, глядя как по лезвию Эттэля течет ясный свет месяца. — Помнишь Три Закона, друг мой? Что гласит третий закон? Огонь в сердце воина не должен погаснуть. Я лишаю тебя огня.
— Я вернусь за тобой…
Сверкнуло лезвие, взлетевшее под звездный купол, и острая, пронзительная боль заставила Габриэла захлебнуться. На миг он оглох и онемел. Клинок вошел в правую ладонь, разрывая плоть и кость. Дыхание перехватило, в легких забулькал воздух, глаза заволокло слепотой.
— Не думаю. — Усмехнулся Брегон и скомандовал, поднимаясь: — Уходим!
Габриэл остался один на один со своей болью, поражением и бесчестьем. Последнее, что парень отчетливо слышал, перед тем, как сорваться в холодную пустоту Арвы Антре, как на тенистую поляну стремительно сбегались жуткие уродливые порождения злобы и тьмы, жаждавшие вкусить его крови, отведать тела и сжечь благородную эльфийскую душу в потустороннем огне преисподней.
Голые, перекрученные стволы уродливыми клыкастыми тенями вспарывали черные холодные небеса в белых звездах. В тусклом свете дня эти лесные массивы просвечивали насквозь, — кусты здесь почти не росли. Разве, что чахлые ветки шиповника, торчащие вон у того изломанного клена, или засыхающий обломок черемухи, что оплел вон тот глубокий овраг в ядовитых поганках, или, кривой обугленный куст жимолости, что стелился у корней вон того огромного мшистого пня, заросшего бледными наростами чаг. Но все это днем — сейчас лес заполнял тугой и горький, как табачный дым, туман. Он плыл над бесцветной землей, жадно облизывал щербатые стволы, сталкивался пенными гребнями, вспархивал и клубился, подобно обезумевшему от голода призраку, и вновь припадал к земле, точно наделенный разумом хладнокровный охотник, выслеживающий добычу.