и белый цвета эффектнее естественной раскраски двурогов и трирогов.
По крайней мере, черная и белая масть однорогов позволяет более безвредным животным своевременно заметить их приближение.
Ну, а последний штрих, завершающий облик этого противоречивого животного, можно было заметить, когда кто-нибудь из них открывал рот, — вон, например, сейчас один скучающе зевнул. За изящными губами скрывались изрядные клыки. Однороги были всеядными, но Отец-Дракон предупредил Кемана, что не стоит кормить их мясом — тогда они могут начать охотиться друг на друга.
Поэтому Кеман держал их на строгой вегетарианской диете.
Зато из них получаются отличные сторожа. Мимо однорогов никто не проскользнет — можно не сомневаться.
Кеману потребовалось больше года, чтобы научиться управляться с однорогами. Он очень медленно и плавно двинулся в сторону загончика Попрыгуньи, стараясь не смотреть на однорогов в упор и не поворачиваться к ним боком. Взгляд в упор они воспринимали как объявление войны и в результате могли напасть. А подставленный бок мог оказаться слишком большим искушением для них, и в результате они тоже пошли бы в атаку.
На этот раз Кеман умудрился пересечь выгон без особых проблем.
В загончике он обнаружил Попрыгунью, полностью довольную жизнью, и обоих ее «отпрысков». Очевидно, двурожица уже поняла, насколько человеческий детеныш беспомощен, и расположилась так, чтобы оказаться между ним и своим собственным, весьма энергичным теленком. А малышка уютно устроилась в соломенной колыбели. Поскольку у Попрыгуньи была только одна задняя нога, ей приходилось кормить своего теленка лежа. Что касается человеческого детеныша, Попрыгунья обходилась с ним так же, как ночью, — подталкивала носом и укладывала в такое положение, чтобы он тоже мог сосать.
Кеман был вне себя от радости. Конечно, он знал, что двуроги настолько же сообразительны, насколько однороги глупы, но он не был уверен, сможет ли Попрыгунья приспособить свое поведение к нуждам этой странной сиротки.
Малышка ела, а Кеман, согнувшись в три погибели, наблюдал, как Попрыгунья тем временем энергично вылизывает приемыша. Ну что ж, еще одну проблему можно считать решенной — по крайней мере, до тех пор, пока мать не сможет этим заняться. Кеман понимал, что нужно обеспечить ребенку определенные гигиенические условия, но крайне смутно представлял, как можно этого добиться. Кажется, на данный момент наилучший выход предложила Попрыгунья.
Значит, остался лишь один нерешенный вопрос.
— Тебе нужно имя, — сказал Кеман малышке, не обращавшей на него ни малейшего внимания. — Не могу же я называть тебя «детеныш»! Это как-то неправильно. Даже у однорогов есть имена. Правда, они все равно не откликаются, но все-таки имена у них есть.
И Кеман погрузился в размышления. Он обдумал и отверг не менее дюжины имен. Драконьи имена казались какими-то неподходящими, но прозвища, которые Кеман давал своим подопечным, вообще не годились для этого случая. Он немного говорил по-эльфийски, но почти не знал эльфийских имен. И все-таки ему казалось, что имя для малышки уместнее искать в эльфийском языке, а не в языке Народа.
В конце концов Кеман решил назвать девочку, исходя из ситуации, — «сирота». По-эльфийски это звучало довольно мило, и даже почти по-драконьи.
— Тебя зовут Лашана, — серьезно сообщил он малышке. — А поскольку ты еще маленькая, можно пока сократить имя до Шаны. Тебе нравится?
Насытившаяся малышка взмахнула ручонками и что-то залопотала. Кеман счел это добрым знаком и решил, что теперь имеет право вздремнуть. Он сделал для малышки все, что было в его силах.
Кеман лежал, примостив голову на скрещенные лапы, и смотрел на свою новую питомицу, — как она машет ручками и что-то агукает, обращаясь к своей лохматой приемной матери. Дракон вздохнул. Как он ни старался, как ни укладывал Шану в соломенную колыбельку, — она все равно выползала на солнышко. Попрыгунья подбиралась поближе и кормила своего приемыша, но не мешала девочке принимать солнечные ванны. Кеман не знал, насколько безопасно для Шаны так долго находиться на солнце. Во всяком случае, ее бледной коже загар на пользу не пойдет. Кеману приходилось видеть животных-альбиносов, обожженных солнцем до волдырей, — а ведь их еще защищал мех!
Одна проблема влекла за собой другую. Мало того, что Шана слишком много находилась на солнце, так она еще и царапалась об солому. Попрыгунья без особых затруднений содержала малышку в чистоте, но крохотное тельце Шаны было просто-таки усеяно тонкими розовыми царапинами.
Нет, с этим определенно что-то нужно делать. Кеман пытался сообразить, из чего бы соорудить наряд для малышки: он знал, что такое одежда — видел на взрослых, когда они принимали человеческий или эльфийский облик. Его нужно делать из чего-то достаточно прочного — чтобы защитить девочку, достаточно мягкого — чтобы не повредить ей, и непромокаемого — потому что стирать его Кеман не сможет.
И еще этот материал должен не причинять вреда Попрыгунье, не пугать ее и не мешать ей ухаживать за малышкой.
Кеман с головой ушел в размышления. Его хвост мерно подергивался. Он достаточно часто копался в семейных кладовках и знал, что там лежит. Среди прочего драконы частенько приносили всякие вещички, сделанные из ткани. В логове было полно одежды, которую носила и потом позабросила Алара. Но все эти вещи не отвечали поставленным условиям. Добрая их половина наверняка вскорости оказалась бы в желудке у Попрыгуньи. Двуроги отличались весьма широкими вкусами. Кеман часто лишь изумлялся, глядя, что считает съедобным Попрыгунья.
Кеман обдумал несколько вариантов, но в конце концов отверг все. Как он ни старался, ему не вспоминалось ничего подходящего. Соорудить-то что-нибудь он сможет — сейчас Кеман куда лучше управлялся со всякими мелкими и хрупкими предметами, чем до появления Шаны. За последние несколько дней Кеман выяснил, что если он сосредоточится изо всех сил, то может изменить форму своей лапы и превратить ее в некое подобие руки.
В логове непременно должно что-нибудь найтись. Мать тащит туда что ни попадя, как мышь-скопидомка. Размышляя над этим вопросом, Кеман меланхолично почесывал ногу: шкура вокруг суставов пересохла и беспокоила его с того самого момента, как он добрался до загона.
Зуд сделался мучительным, и Кеман зачесался с удвоенной силой.
В конце концов шкура лопнула под когтями. Кеман сорвал омертвевшие участки, со вздохом облегчения посмотрел на новую, пока еще нежную кожу, и осторожно почесал ее кончиком когтя. Новой чешуе требовалось некоторое время на то, чтобы затвердеть и сделаться такой же прочной, как старая. А до того момента ее было нетрудно повредить.
Этот инцидент свидетельствовал, что у Кемана началась линька. А на время линьки Кеман терял способность нормально думать — он только чесался и чесался без конца...
Кеман уставился на зажатый в лапе кусок синей шкуры, отливающей металлическим блеском. В голове у него начала оформляться некая смутная мысль. Постепенно до Кемана дошло, что он держит сейчас в лапе ответ на тот вопрос, что мучил его все утро.
Шкура. Сброшенная шкура. Она гибкая, мягкая и достаточно прочная — даже когтями ее так просто не порвешь. Она отвечает всем условиям. Попрыгунья не станет ее есть, но и пугаться тоже не станет. Однорогам она бы не понравилась, но теперь, когда Алара вернулась домой, однороги вновь переместились в свой загон. Кеман больше не нуждался в их охране: местонахождение Шаны больше не было тайной, но никто, кажется, не склонен был возражать против ее присутствия либо угрожать ей или Кеману, — видимо, уважая право собственности Алары и неожиданный интерес, проявленный Отцом-Драконом по отношению к малявке.
Шкура, только что слезшая с ноги Кемана, не годилась — куски были слишком маленькими, и больших не появится еще примерно с неделю. Но это неважно: запасливость Алары распространялась даже на такие бесполезные вещи, как слезшая шкура.
Кеман поднялся на ноги, перепрыгнул через ограду и поспешил в пещеру, надеясь, что Алара оставила освещение в кладовках — они располагались в дальней части логова. Чего сейчас ему хотелось менее всего, так это потревожить и без того беспокойный сон матери. Новый ребенок оказался настоящей чумой (по крайней мере, так про себя думал Кеман). Он постоянно требовал есть, а когда наедался, тут же принимался капризничать.