Витражей, вовсе выделявшихся яркостью своей средь общей сдержанной белизны.
Каменные химеры.
Красная дорожка…
И хозяин, не спешащий навстречу. Он замер на верхней ступени в позе величественной, но напрочь неестественной. Надо же…
— Рад, что вы нашли время откликнуться, — Свириденко все же протянул руку первым и пожать попытался крепко. А вот Ведагору пришлось сделать над собой усилие, чтобы выдержать это пожатие. Тьма, поразившая клены, в Свириденко давно обжилась. И теперь ощущалась даже сквозь шёлк перчаток.
— Рад, что меня пригласили… — нейтрально отозвался Ведагор. — У вас чудесный дом…
— О да… мой отец постарался произвести впечатление… он был весьма… как бы это выразиться… самолюбив? Пожалуй… Наш род не может похвастать древностью, вы это знаете… и отца весьма задевал данный факт. Вот он и пытался выразить свои ощущения и надежды в камне.
Камень был мертвым.
Многие полагают, что камень изначально мертв, но это лишь для тех, кто не способен его слышать. Ведагор вот слышал. И матушка… и могли бы рассказать многое, ведь у камней тоже есть память. И сила в них, землею дарованная, тяжелая, неподъемного свойства.
А этот камень был мертв.
Обессилен. Будто вытянули из него все-то до капли. Он еще стоял, держался, но Ведагор кожей ощущал, сколь ненадежны эти стены, и колонны… что хватит малости, чтобы белый мрамор осыпался песком.
— Мне же осталось хранить то, что есть. Я и храню, хотя, конечно, есть искушение переделать… в современном стиле.
— Память нужна, — нейтрально ответил Ведагор.
— Это да… отец тоже говорил, что нужно помнить… обо всем нужно помнить, особенно об обидах.
— И об обидах.
Странный разговор.
И неприятный дом. Даже не в мертвом камне дело. А вот то ощущение чрезмерности внутри становится слишком явным. Огромный пустой холл. Статуя обнаженной девы на постаменте. Сложная каменная мозаика пола. Потолок с лепниной и росписью, причем донельзя знакомой росписью…
— Отцу хотелось впечатлять гостей, — сказал Свириденко, заметив интерес. — Вот он и решил воссоздать то, что считал прекрасным.
Сикстинская капелла и вправду была прекрасна.
И не только росписями.
Камень её помнил и прикосновения рук мастера, и его силу, сохраненную им и преумноженную светом собиравшихся на службы людей. Он и оживлял саму капеллу.
А дом… дом убивал всех, кто в нем.
Неужели сами этого не ощущают?
— Если вам интересно, я проведу экскурсию… к слову, у меня отличные коллекции.
— Чего?
— Живописи. И столового фарфора. Оружия опять же. Отец любил оружие… я тоже. Охотничье большей частью… а вы коллекционируете что-то?
— Камни, — сказал Волотов. — Я коллекционирую камни.
— Драгоценные?
— Некоторые — да… — сложно объяснить тому, кто не слышит и не понимает, что важен не внешний блеск и сияние камня, но запертая в нем сила.
А она бывает очень даже разной.
Анфилада.
И снова колонны. Лепнина. Картины и оружие. Сабли, шашки, палаши… парадный доспех и какие-то стяги, но с гербами Свириденко.
— Обед? До приема есть еще время… вам покажут ваши покои.
— Надолго не задержусь.
Братца выловит, уши надерет и можно домой… или не домой.
Будет видно.
— Понимаю, дела… я сам тоже предпочитаю жить в столице. И бизнес требует постоянного внимания. Ни на минуту не упустить. Наташенька, прикажи накрывать в малой столовой. Извините, большая даже для меня чрезмерно пафосна. Мой отец был очень честолюбивым человеком и мечтал, что род Свириденко станет великим и могучим…
— Кто о таком не мечтает?
— Именно… и здесь, в родовом имении… — Свириденко произнес это престранным тоном. — Особо ощущаются его надежды. Но увы… моя матушка не смогла дать ему детей… а я до сих пор вот не женился.
— Не нашли достойной?
— Как сказать… это старая история. Но последствия ощущаю по сей день, да…
Череда дверей.
И снова ощущение пустоты, будто этот огромный дом — одна большая декорация, и та не особо правдоподобная.
— Но надеюсь, что сумею исправить все… очень надеюсь… женщины порой так упрямы… бестолковы… даже когда пытаешься им помочь.
Ментальным подавителем?
Столовая была малой только по названию. Огромное помещение, пустое и гулкое. Тот же мертвый камень, лепнина и позолота. Разве что легкие окна в пол несколько выбивались. И солнце, пробиваясь сквозь них, заставляло морщиться молодую женщину в алом платье.
— Моя дочь, Офелия — представил её Свириденко. — И единственная наследница…