— Келли, — сказала их мать, — сядь, пожалуйста, — и Келли сделал это очень спокойно, хотя на душе у него было вовсе не так — уж Мев это знала. Эльфийский дар горел, а хозяин хутора не сводил с них глаз, от чего делалось еще хуже. «Он сам Ши, — подумала Мев, — или что-то вроде; но здесь есть железо, по крайней мере, вокруг дома. Стоит ему рассердиться, и нам здесь станет небезопасно».
Но он не сердился. Он спокойно смотрел на них, храня свои тайны, и ветер ерошил ему волосы и бороду. И жена его рядом — Эльфреда, как он называл ее, увенчанная золотыми косами, сверкавшими при свете факела, — она тоже сидела спокойно и с мудрым видом. «Как король с королевой, — подумала Мев. — Их хочется называть госпожой и господином. И папе они бы понравились — он всегда разговаривал с нашими крестьянами о лошадях, о погоде, о зерне…» И она поймала себя на том, что все ее воспоминания слились воедино, собравшись из разрозненных кусков; но и печаль пришла вместе с этим, печаль необычного рода, которую ей еще не доводилось испытывать — осознание потери, необратимых перемен, когда ничто не может быть возвращено обратно.
Барк смотрел на нее, как смотрела Ши, а потом обвел всех взглядом.
— Здесь убежище, — промолвил он, — юный король, госпожа Кер Велла и все, кто с вами пришел — но там, за пределами, вокруг нас собирается зло. И это истинное зло, а не то, о котором знают люди, желая то того, то сего и называя своих врагов злыми именами, а те, в свою очередь, тоже имеют желания. Этому не нужно ничего. Оно просто есть. И то, что оно творит, оно делает исходя из своей природы, — он встал с места, возвысившись над всеми. — Как-то раз, друзья мои — не доброе ли это начало? — Ши пришли в мир: они пришли, полюбили его и захотели, чтоб он навсегда остался неизменным.
Они вели войны, ибо были честолюбивы. А в мире были более древние вещи. И с большей частью они воевали, но только не с драконами. Драконы казались им мудрыми и прекрасными — они сияли на солнце, как золото и медь. Их крылья — ах эти крылья! — их крылья были похожи на солнце, сияющее сквозь лед.
Но и драконы не любили перемен, а появление Ши было для них переменой. Старейший из них был самым прекрасным, но ни одни Ши не мог укротить его — он был слишком велик. Зато он давал советы любому, кто к нему приходил.
«В конце концов, — говаривал он, — мир может снова измениться». И кто знает, каким путем пойдет его народ. Ведь уже в те времена появились люди, менявшиеся с каждым днем — они принесли с собой железо и смерть. Возможно, когда-нибудь драконы будут служить человечеству.
Не было мудрее существа, чем Найер Скейяк, князь драконов.
Был князь и у Вина Ши — Далъет его звали, и из всех Ши он был самым гордым и горячим.
«Пойдем, — сказал ему крылатый червь, — я посажу тебя на спину и покажу тебе, что есть люди и смерть».
Путь становился все темнее, хаос бурлил вокруг, и из него продолжало доноситься его имя. Аодан летел, разбрызгивая воды Эшберна, далеко позади оставляя смертных скакунов. Но их настигали другие, неподвластные смерти, страшнее кошмаров.
«Брат, — донеслось до него, — Киран, брат мой…» — раздался крик сквозь бурю схватки.
Тогда он оглянулся. Ему пришлось оглянуться. К нему скакал человек, и он узнал его, несмотря на долгие годы и происшедшие перемены.
— Донкад, — промолвил он и повернулся к нему безоружный.
И мрак скользнул меж ними, простыня мрака и свора гончих и рогатых тварей, и всадница на лошади с просвечивающими костями.
«Господин Киран! — раздался крик. — Беги!»
То был Роан с границы, то были Маддок и Оуэн — южане, и прочие скакали рядом — отряд призрачных всадников. Среди них были лучники с границы — они двигались, как во сне, и их стрелы летели с обманчивой быстротой.
«Господин! — раздались иные голоса, и то были Барк и Ризи, живые — примчались на загнанных лошадях, с осунувшимися лицами и вооруженные железом. И из сгустившегося мрака целый отряд всадников следовал за ними. — Господин, подожди нас!»
Аодан повернулся и прыгнул вперед, унося его прочь. Слезы слепили Кирана, слезы горечи и утраты.
— Вперед! — крикнул он, беря себя в руки, и эльфийский скакун летел все быстрее и быстрее, пока мир не замелькал серым пасмурным светом, пока в воздухе не запахло морем и над ними не появилось солнце. Аодан разбрызгивал воду копытами, и капли падали-падали-падали вниз.
Боль прекратилась.
— Лиэслиа! — закричал Киран, простирая руки. — Лиэслиа! Лиэслиа! Дальше я ехать не могу! Иди мне навстречу — все остальное твое!
И его не стало. Это был конец.
Эльфийский конь вскинул голову, заплясал и развернулся; всадник выпрямился и обратил лицо к затуманенному востоку, где рубились и умирали воины.
Он мало что взял с собой: он прикоснулся к камню на шее, закрыл глаза и полностью вошел в этот мир. У него не было ни оружия, ни доспехов, даже его облик не совсем принадлежал ему: единственную вещь он вызвал властью камня — серебряный рог. Рассвет назывался он — каванак. У него еще не было сил трубить в него, он все еще был ошарашен переменой, охватившая долину битва затуманивала его взгляд.
— Далъет, — промолвил он. И повторил громче: — Далъет!
И он тронулся вперед к берегам Эшберна. Людей оттесняли все больше и больше — дроу кидались на них и фиатас, и всевозможные формы зла выныривали из темноты. Мир изменился с тех пор, как он знал его, мир поблек; но камень сочился тысячей воспоминаний, человеческих воспоминаний — о любви, о жизни, о его понимании мира. Он узнал, что все эти люди — союзники госпожи Смерти. И любовь закипала в нем вместе с гордостью, зарождаясь где-то в камне. Прижатые люди и тени людей окружили его стеной, приняв за своего господина: железом и жизнями своими смертные защищали его. Он поднял рог и затрубил в него.
Земля содрогнулась. Дроу издавали ужасные крики.
— Нет! — закричал один из них с поднятым ядовитым клинком. — Уйди… о, брат, ты не можешь сражаться с нами! Она там — наша сестра, и если ты освободишь червя… Мир разделился, Лиэслиа! В этом ты победил — но Аовель наша!
Они отступили, мелкие твари чуть медленнее отползали вслед за ними, оставляя своих смертных союзников в растерянности и панике на лесистых берегах Эшберна.
— Господин! — воскликнул Барк. — О боги, мой господин…
И он снова приложил рог к своим губам и протрубил еще раз — безумнее и громче, чем в первый.
Трапеза закончилась, и сказка подошла к концу. Барк перевернул свою чашу и оглядел всех. Кто-то зашуршал за его спиной, и Граги взобрался на скамейку.
— Что-то случилось, — промолвил Барк, оглядывая всех. Эльфреда поднялась и взяла его за руку. Ветер усилился. С дерева полетели листья, словно мгновенно наступила осень. Они падали на стол, между тарелок. Сердце Мев заколотилось от страха, имя которому она не могла найти, но пока Барк говорил, они слушали как завороженные. А теперь Граги смотрел на них круглыми темными глазами, и мать искала ее руку под столом, а с другой стороны пыталась нащупать кисть Келли.
— Госпожа, — сказал Барк, — ты привела свой народ для спасения. Но никто не может требовать его, кто не отчаялся, для кого это не есть последняя из надежд. Ты же лелеешь другие. А по сему доброй ночи. Прощай. Рог протрубил в Элде, и этот призыв трудно не услышать.
Их мать поднялась, и все встали за ней, с ужасом наблюдая, как удаляется прочь высокий хуторянин со всем своим народом. Один раз он обернулся и поднял руки, словно желая им счастливого пути.
И все исчезло — дом, изгороди, людской круговорот. Они остались одни с матерью и Доналом под мертвым голым деревом на склоне холма.
— Донал! — воскликнула их мать. — О Мурна…
Мев задрожала. Эльфийский дар горел и замутнял ей взор. Со всех сторон их окружало зло, и путь был открыт в одну лишь сторону.