Рог затрубил в холмах. Воздух сгустился вокруг них, и они оказались в сумерках на берегу реки, заваленном мертвыми телами, меж которых виднелся всадник на белом коне, окруженный горсткой южан и воинов Кер Велла…
И этот всадник спешился и подошел к ним, и другие в этом ужасном месте сделали то же. Мать их не шевелилась, как и Донал. «Это не наш отец», — подумала Мев, и сердце заболело новой нестерпимой болью. Она почувствовала, как Келли сжал ее руку.
Он подошел к их матери — этот высокий эльф, так похожий на их отца и столь юный: он взял ее руку и опустился перед ней на колени, словно она была королевой. Потом он снова встал, и мать с неохотой высвободила свою руку — медленно и печально убрала ее прочь. Донал поспешил к ней и взял ее под руку; и Барк стоял рядом сияя, и Ризи — но Мев не могла сойти с места, и вся похолодела, когда незнакомец повернулся к ней.
— Мев, Келли, — сказал эльфийский князь — только это; но когда он посмотрел на них, она почувствовала — нет, слов для такого не найти: эльфийские дары горели непреодолимой страстью, чтоб мир вернулся к тому, каким он был.
Он повернулся, и эльфийский конь приблизился к нему. Он вспрыгнул ему на спину и полетел прочь — так быстро, что лишь сердцем это можно было различить — все больше удаляясь от них — через реку, где таились твари, встречаться с которыми ей не хотелось. «Ему грозит опасность», — подумала Мев. Все было не так, как прежде: вокруг лежали мертвые, повсюду была кровь и яд железа… Она хотела убежать и скрыться, хотела биться на смерть, чтоб все вернуть как было, она хотела, хотела и хотела…
«Погибла, — раздался вой речной проказницы, — о, погибла я, пропала, добрые дети! Я следую, я следую сквозь воды — я слышу, о, придите! придите! о, помогите…»
И она пошла — это было так просто. И брат пошел за ней или он пошел впереди? Они углубились в деревья и вышли на берег. Они слышали надрывный крик матери: «Мев! Келли!.. О боги… Барк…»
— Кили! — позвала Мев.
И лошадь захрапела у самых их ног. Они взглянули — и то уже был юноша, облаченный в тень, с красными ужасными глазами.
— Я — Ши, — промолвил он. — Кили боится. Прозвучал каванак, и миру грозит опасность. Идемте! Я понесу вас. У меня нет господина. Но я возьму вас к себе на спину.
Вода забурлила и запела — прекрасное лицо мелькнуло в мутной воде.
— Я бегу, куда бежит река. О, дети, верьте мне, верьте Ши — куда бежит река, бегу я. Ши тоже боится, но никогда не признается в этом. Идемте с нами, добрые дети, идемте, идемте — освободите нас, мы не хотим быть рабами дракона.
— Помоги нам, — промолвил Келли. — Помоги, если можешь.
Плеснула вода, разогнулась ветка. Водяной, волоча за собой водоросли, выходил из воды: пука приблизился к Келли, пройдя сквозь кусты.
«Мев! — донесся крик их матери. — О, Келли…»
Мев схватила эквиски за гриву — в нем была сила и помощь, если ей удастся его укротить. Она влезла на него — это было несложно, и тут же эквиски понеслась не как обычная лошадь, но как сама река — плавно и неукротимо; и Келли скакал рядом с ней.
Они неслись вдоль реки на юг очень быстро…
— Нет! — закричала Мев.
— Постой, поверни назад! — воскликнул Келли; но фиатас никогда никого не слушались. Черные и ужасные неслись они вдоль реки, огибая ее излучины; они неслись к морю, куда бежали и другие лошади — белые, словно рожденные из пены, и гром грохотал из-под их копыт.
И тут невесть откуда взялись ладьи — они выплывали словно из солнечного света, скользя, как чайки на ветру; и свет исходил от них.
— Это Ши! — вскричал Келли; и они знали это так же точно, как собственные имена. — О, Мев, это Ши вернулись, чтобы помочь нам!
Штормовой ветер смел уставших людей, удерживавших холм при Эшберне. Он рассекал им лица, рвал в клочья знамена, нес запах зелени, смрад крови и смерти. Люди проклинали его.
— Тихо, — промолвил Донал, поднимаясь на ноги. И Бранвин приподняла голову, что-то услышав, что-то почувствовав — потеряв столь многое, она была готова к любой надежде: ее сердце забилось чаще — то был ветер и гром, и что-то промчалось мимо, к востоку, как ураган. И звуки рогов зазвучали, взывая с холмов, и кровь застывала в ее жилах — такого с ней не было никогда. То был Элд, то был свет, и что-то оборвалось в ней — «о, бегите, мои дети, бегите», — пожелала она им.
— Моя госпожа… — Донал был рядом, укрывая ее плащом. Он был при оружии, недостатка в котором не было на этой усеянной трупами земле. Они стояли в грозовых всполохах, и тьма сгущалась по мере того, как опускалось солнце. Возможно, он тоже видел, что пронеслось мимо них — у него был такой взгляд.
— Ши, — промолвила она. — Донал, ты слышал их?
— Я их слышал, — сказал Барк, выходя из-за уступа. — По крайней мере, что-то пронеслось мимо. Им тоже это известно, и они теперь начнут перемещаться, — он указал в темноту, на деревья, стоящие у реки. — Они собираются. Быстро темнеет, и любое направление ветра лишь помешает нашим лучникам. Я предлагаю отпустить лошадей. Они нам только мешают. А ехать нам, видят боги, некуда.
Бранвин взглянула на Барка. На его лице ничего не отражалось — ни страха, ни горя, ни усталости. Когда стало ясно, что им не найти детей, он принялся распоряжаться и выбрал это место, этот песчаный холм по пути к морю. Он, Ризи и Донал — «Стоять здесь» — таковы были его приказы: и никто ни голосом, ни взглядом не намекнул на то, что удержать холм невозможно.
— Значит, так поступай, — сказала она и завернулась в плащ. Она ощутила, как дрожит земля, услышала лай гончих псов.
XVII. Найер Скейяк
Земля дрожала под потемневшим небом здесь, в этом краю, где волшебные чары столкнулись с опустошением. Холодный воздух пронзил призыв далекого рога, и сердце Арафели вздрогнуло, замерло от терпко-сладкой радости — ибо эта надежда дорого стоила, и она знала ей цену. Но несмотря ни на что, она охватила ее — необузданная и всепоглощающая, переворачивающая мир. Лиэслиа! Друг достиг моря и принес ей надежду ценой собственной жизни. То звучал каванак на гибель миру.
Элд пробудился от сна. Все обеты и клятвы, данные Ши при прощании с миром, распечатывались из-под спуда времен, ибо этот рог возвещал рассвет после тьмы.
С каванаком в руке, миновав все препятствия, эльф вернулся, и теперь могут приплыть ладьи, огромные серебряные стада оттуда, из-за ветров. Ей бы заплакать от ужаса, но она закричала от радости среди затаившихся холмов.
— Кед фалитья! — закричала она, и эльфийская кобылица заплясала под ней. — О, милости просим! Милости просим домой!
И хлынули зеленые чары. И Финела скакнула вперед, а в холмах все звенело эхо серебряного рога. И темные Ши разбегались из-под копыт, укрываясь под камнями, отыскивая любую тень, где можно было спрятаться. Звенела арфа. То были память и магия, отзывавшиеся по всей земле, где когда-либо видели арфу или арфиста… от Дун-на-Хейвина и развалин Кер Велла до самого сердца Элда, одетого в эльфийские самоцветы, где ветер ласкал деревья.
Но теперь перед ней лежал Дун Гол, дорога к Лиэслину. Она видела, как в тени на холмах собираются дроу, и эта тень все росла, набирая силу.
— Поворачивай! — крикнула она Финеле. — Поворачивай! Ни шагу дальше. Мы должны подождать, сколько сможем.
И эльфийская кобылица повиновалась, резко повернув назад — она летела теперь, высекая раскаты грома и стряхивая молнии со своей гривы. Теперь появилась надежда — и они мчались на поиски ее. Они летели по тропе, проложенной ими самими, по земле, которую она исцелила, вернув ей прежний вид.
Но:
«Конец, — прошептал дракон из глубин Лиэслина, и шепот его полетел на восток. — Конец, о Арафель, — ибо сняты все чары, и последняя — Кеннент. Дерево умирает, разве ты не чувствуешь? Каванак погубил его, и теперь я свободен! Твое колдовство не удалось. Остановись, Арафель, и встречай меня».
Она приложила руку к камню, не останавливаясь: но ничто не говорило о том, что дракон лжет. Ее чары и чары Кеннента были одним и тем же — они черпали силу в земле и в воздухе, и в бегущих реках.