Он добрался до Воронова холма и поднялся на него. Что-то странное сверкало в полдневном солнце под уступом противоположного холма. В предвкушении необычного он снова бросился бежать, даже чувствуя, что силы на исходе. Он продолжал подгонять себя надеждой на то, что стоит только перейти некий барьер и окажешься в последнем пристанище, которое можно обрести лишь случайно или по воле невероятной удачи.
Это было уютное место с раскинувшимися вокруг полями и изгородями, каменные и соломенные крыши отливали золотом в лучах солнца, ветер доносил аромат свежего хлеба.
«Сюда! Сюда!» — донесся до него чей-то крик, когда он рухнул сначала на колени, а потом в полный рост растянулся на земле. «Сюда! Здесь человек упал во дворе!»
II. Хутор Барка
Пот ручейками сбегал по спине Нэаля, и это было сладкое чувство махать молотком, а не мечом, забивая колья и укрепляя закрома, пока не собран новый урожай и поля золотятся белизной под лучами солнца.
Мальчик с суровым лицом принес ему воды: он напился из ковша, вылив остатки себе на голову и часто моргая глазами от попавшей в них влаги. Мальчик по имени Скага забрал у него ковш и двинулся дальше по своим делам — он всегда так себя вел, и ни у кого это не вызывало неудовольствия. Как только мальчик ушел, на изгородь опустились птицы, посмотрели своими мудрыми глазами на Нэаля и спорхнули вниз выклевывать зерно из пыли, стоило ему вернуться к работе. Он мечтал об обеде, вкусном обеде Эльфреды, который она, как всегда летом, подавала под вечерним небом, под раскидистым дубом, охранявшим хутор; одни будут петь, другие — слушать, и звезды проводят их в постель, и разбудит их только солнце.
Так текли дни на хуторе Барка, а сам Барк так управлял своим обширным хозяйством, что дни не проходили впустую, и все делалось в свое время, как починка закромов перед сбором урожая. На хуторе было добрых четыре десятка рабочих рук — мужчины, женщины, дети. Поля были обширны, как и сады, овцы весной паслись на склонах холмов, а потом весь скот и пони спускались к ручью. Там, в тени корявых ив лежали обточенные временем валуны, а глубина ручья была такова, что его мог перейти и ребенок. Ближе к хутору, там, где ручей подходил к амбару, паслись свиньи и такие же толстые гуси, разгуливавшие повсюду с громкими криками. Но на склонах холма проживал и волк — упитанный ленивый щенок, любивший почесать себе за ухом, и молоденькая ланка, которая приходила и повсюду совала свой нос. В ложбине у поля с репой была барсучья нора; а вокруг гнездились целые стаи птиц — от цапли, обитавшей у ручья, до семейства сов, обосновавшегося в амбаре. Все они были заблудшими душами и все пришли, как волчонок и ланка, к миру и покою, поддерживаемым Эльфредой. Никто из них никогда не охотился друг на друга, если не считать цапли, которая вылавливала рыбу в ручье, и сов, питавшихся амбарными мышами, — для них вообще не существовало никаких законов.
Это правило распространялось и на двуногих обитателей хутора — ибо все, за исключением Барка и Эльфреды, забрели сюда случайно как старые, так и молодые, и никакими родственными узами связаны между собой не были. На крыльце в целом ворохе ароматных стружек восседал иссохший и морщинистый, как последнее зимнее яблочко, дед Скелли, который своими руками и мудрым лезвием умел вырезать из дерева всевозможные диковины; и кто бы из детишек ни присаживался рядом взбивать масло или чесать шерсть, он принимался рассказывать им разные истории — а детишек на хуторе было с полдюжины, ничьих и общих, как ланка. Здесь же жил и подросток Скага, при каждом удобном случае таскавший и прятавший пищу, хотя Эльфреда и давала ему всего, что только душе угодно. Он боится голода, — объясняла она, — а потому пусть прячет, что хочет, и ест, сколько может, глядишь, и он станет улыбаться. Тут была Хейзел шести лет и Холен двенадцати, а между ними Соврак, Эдвульф и Кинил. Из взрослых здесь жили Шелта, которая хромала и была уже в зрелом возрасте, — она пекла хлеб и делала вкусные сыры, и Лонн, у которого лицо от лба до подбородка было перерезано шрамом, но руки у него были уверенны и хороши в обращении со скотом: Шелта и Лонн были мужем и женой, хотя до того как встретиться здесь, они не были знакомы друг с другом. Здесь жили Конвей и Каррак, и Кинвел, и Фланн, Демсей, Дермит и еще один Дермит, Руа и Фейяк, а также другие мужчины и женщины, так что рабочих рук всегда хватало как для домашних дел, так и для сельскохозяйственных, не говоря уже о Барке и Эльфреде, которые радостно и прилежно брались за любую работу.
И погода благоволила к этому месту — колосья поднимались высокими, яблоки наливались спелостью, а ручей никогда не пересыхал летом. Днем холмы купались в дымке света, так что глазам было больно смотреть вдаль, на Бурые холмы; а между хутором и рекой, протекавшей на юге, высился отрог горы, отделявший разоренный Ан Бег и другие местности, казавшиеся здесь чем-то нереальным.
— И вы не выставляете стражу? — спросил Нэаль Барка, когда его привели в дом и накормили. — У вас нет мужчин, чтобы охранять это место? Тогда я буду это делать. С чем я знаком, так это с оружием.
— Нет, — сказал Барк, и его скуластое, краснощекое лицо прорезали морщинки смеха. — Нет. Тебе повезло, что ты добрался сюда. Немногим удается это сделать, а кому удается, тех я радушно принимаю. На моей долине лежит печать благодати. Хочешь остаться, оставайся, хочешь уйти — я покажу тебе дорогу, но если ты захочешь вернуться, сомневаюсь, чтобы ты смог во второй раз найти это место.
Больше Нэаль ничего не сказал об охране границ, поняв, что Барк обладает какой-то силой, оберегающей его владения. С невольным содроганием Нэаль подумал, что в Барке что-то есть от короля. Хотя и титул короля не соответствовал Барку с его нимбом седеющих рыжих волос и обветренными щеками, выступавшими над буйной, необузданной бородой. Он весь был как пламя, как порыв ветра, смеющийся великан, держащий советы лишь с самим собой; и Эльфреда была ему под стать, хоть и отличалась от него — с сильными руками, широкой талией и золотыми косами, уложенными венцом вокруг головы, она носила ведра с молоком, ткала, пряла и кормила как двуногих, так и четвероногих заблудших, поддерживая порядок в доме, а вместо скипетра пользуясь деревянной ложкой.
Судьба благоволила к этому месту, и здесь происходило гораздо больше удивительных вещей, чем в других местах: сорняки, заводившиеся на полях, сами по себе засыхали и падали в межу, так что пропалывать овощи не было необходимости, а если в ту же ночь исчезало несколько овощей, никто и не упоминал об этом. Потерянные инструменты обнаруживались на следующее утро на крыльце, что привело бы в трепет любых других менее уравновешенных людей. Точно так же каждый день исчезало молоко из мисочки и масляные лепешки, которые Эльфреда каждый вечер аккуратно выставляла на скамейку рядом с крыльцом; конечно, это могли быть проделки волчонка или ланки или гусей, но Нэаль никогда не следил за этим, да и не хотел следить.
Но самым удивительным был, конечно, коричневый человечек, как его называл Нэаль. Он шнырял тут и там в садах и меж камней, и большая часть странных происшествий была делом его рук.
— Он очень старый, — предупредил Барк, когда Нэаль рассказал ему о нем. — Никогда не тревожь его.
Нэаль не сомневался в том, что тот был стар, стар, как камни, холмы и все остальное, ибо от него веяло какой-то сверхъестественной жутью. Ни одно живое существо не могло двигаться так быстро, то появляясь, то исчезая. Вот он сидел у амбара — маленький коричневый комок, босой, обхватив колени руками, и смотрел, как Нэаль чинит загородку. Он был морщинист, как старик, и проворен, как ребенок, его коричневые волосы ниспадали на волосатые руки, а борода струилась по обнаженной груди, его руки и ноги — все было покрыто курчавой шерсткой. Коричневый, как орешек, и не выше подростка, он бродил по амбару, выуживал из бочки яблоки, и скармливал их пони в конюшне.