«Киран», — подумала она и содрогнулась от того, чем откликнулся ей камень — пустынной, затерянной дымкой, куда не проникало никакое солнце.
— Аодан! — позвала она, и имена неразрывно слились в их общей судьбе.
Она спокойно въехала в смертный Элд. Но и тут не было никакого признака их присутствия.
— Госпожа Смерть! — позвала она. Но и той не было здесь.
Лишь воспоминания об Элде остались в этом мире. «На память, — сказала однажды она, — на память, что Элд истинен».
И снова: «Я дала им дар отыскивать».
Гром рокотал ночью. Мев изо всех сил старалась быть смелой и все равно дрожала, хоть и завернутая в одеяла, в тепле очага, среди тех, кого любила.
«Огонь», — думала она. И ей казалось, что ручной огонь очага лижет пол, сбегает по лестнице, отрезая им путь к спасению. Дар Ши щипал ей горло, а когда она закрывала глаза, вокруг была мгла. И брат ее бродил тоже в этом тумане, и оба они боялись чего-то безымянного.
Отец бы позвал их назад, но его не было с ними, и они не были знакомы с этим местом.
— Мев, — это был Донал. Его мозолистая рука нежно прикоснулась к ее пальцам. — Келли.
И они снова вернулись в зал, в серые каменные стены. Рядом были Мурна и Донал. Мать спала в своем кресле, и Леннон клевал носом под ровный шум дождя по крыше у них над головой. Все было как в ту ночь, в последнюю ночь — страшный дождь, когда их отец лежал в постели.
— Леннон, — сказала Мурна. — Сыграй, сыграй нам.
Арфист приподнял голову, несмотря на усталость, установил арфу, на которую облокачивался, и пустил свои пальцы бродить по струнам, извлекая из них светлую музыку, нежную и печальную под аккомпанемент дождя.
«Это песня Ши», — подумала Мев, и пока двигались пальцы арфиста, зал словно погрузился в волшебство.
Но стоило оборваться песне, и тишина показалась еще мрачнее и тяжелее, чем прежде.
Временами Мев казалось, что она слышит лошадей и свист стрел — эти звуки были знакомы ей лишь по учениям, но затем последовали хриплые крики. Она слышала лязг металла и вдыхала запах железа, отравлявшего воздух. Она опустила голову на руки, но звуки ее не оставляли.
Хоть и недолго, но она поспала настоящим сном. Донал обнимал ее и Келли — так она и отдохнула, прильнув к его груди, и Мурна сидела рядом по соседству.
Свет начал меркнуть. Ее день был теперь не длиннее смертного: ночи стали длиннее, а эта будет длиннее всех. Солнце вставало в смертном мире. Двигались войска. Берега Аргиада покрывала мгла.
Но Финела в неутомимых поисках лишь перепрыгивала из этого мира в иной.
И в водах Керберна она нашла его — тихое создание, зловеще прятавшееся в тени.
— Выходи, — промолвила Арафель в лучах смертного рассвета; оно кинулось в Элд, меняя форму, но Финела была быстрее. Оно снова, дрожа, вернулось в смертный мир и забилось меж скал, где пряталось до этого.
— Отчаяние твое имя, — промолвила Арафель. — Андохас, — и она выхватила со свистом меч из ножен, и воды содрогнулись. — Ты вторгся в мои владения, слышишь меня?
Тварь отпрянула дальше. Два бледных глаза поблескивали лунным светом под водой.
— Где он, фиатас?
Лунные глаза всплыли. И бледное лицо рассекло поверхность воды. Воздух задрожал от воя.
— Я предупреждаю, я лишь предупреждаю, Дина Ши.
— Злобная, гнусная тварь! Госпожа Смерть терпелива! Я нет, по крайней мере, не жди терпения от меня сегодня… Андохас. Отвечай мне!
— Он бежал, бежал, бежал. Другая жизнь закончилась, — и Бан Ши нырнула в эльфийскую ночь; но Финела не потеряла ее.
— Куда? — спросила Арафель.
— Темен мне, темен его путь. Смерть потеряла его, — и Бан Ши, став странной бледной рыбой, еще глубже нырнула в темные владения Смерти, оставив на поверхности Керберна лишь рябь. И в те пределы Финела не осмеливалась вступать непрошенно.
— Люди, — прошептал далекий голос, — люди предали тебя, Арафель, Аовель, чье имя Радость. Аовель. Аовель — радость и смерть… о, Арафель, Арафель, Арафель…
— Нет, — промолвила она так же тихо. — Нет. Ты не получил его. Сюда, Далъет, ко мне, приди ко мне, Далъет, мой брат.
И шепот ее полетел, скользя сквозь туманы и призрачные ветви того иного Элда. Она сжала лунно-зеленый камень и извлекла из него звуки арфы, эльфийские звуки ныне уже сломанного инструмента. Эти звуки обладали властью. Они зазвучали во всех трех ипостасях Элда. Они звучали вовеки, ибо арфа была сломана, и Арафель была бессильна изменить ее последнюю песнь. Мелодия окутывала и увлекала, обладая волшебством; и в ней было человеческое, ибо сложил ее человек.
Она достигла стен Кер Велла, где висела эта арфа, она достигла Дун-на-Хейвина, где ее слушали короли, она достигла долины, где ранним утром Донкад скакал на черном могучем коне. Глаза у коня были зелеными и то и дело меняли свой цвет. И Донкад казался иным своим воинам или, может, они еще никогда не видели, чтобы он так был вдохновлен своей целью: он был строен и необычен и сидел прямо, как юноша; никто не рисковал посмотреть ему в глаза, точно так же, как никто не смотрел в глаза лошади.
Двигались знамена. И наконечники бесчисленных копий тускло поблескивали в зеленовато-туманном утре — то были войска долины. Там были лучники и люди Боглаха со своими господами. Они собрались к смертному одру Лаоклана, чтобы поживиться чем можно было, чтобы ухватить власть, но сами пали ее жертвой: и теперь никто не сомневался, кто здесь опаснее всех.
«Славься! — вздымался крик к мутному небу, — славься Донкад король!» — и холмы звенели от этого клича, вздыхая, как море.
«Король», — прошептал чей-то голос, став собственным внутренним голосом Донкада. «О, мой нежный, я скажу тебе больше. Твои мечты — ничто рядом с моими. Король — лишь начало всего. Кер Велл был когда-то нашим, как и Кер Донн, но носили они иные имена. Я научу тебя, как называть их. Из всего человечества останешься лишь ты, моя душа, мой внутренний свет. Ты хотел отбросить Элд, я его повергну и восстановлю мир, каким он был прежде. И ты увидишь, душа, все чудеса — драгоценности, сияющие, как солнце и луна, красоту и радость, все редкости, которых не видел ни один человек. Мы очистим мир и будем владеть им».
Он теперь не боялся ни брата, ни войск, ни теней. А менее всего — Ши. Он оглядывался, и люди содрогались от его взгляда. И пустив лошадь галопом, он ринулся вперед.
Звуки арфы достигли слуха и еще одного существа, затерянного в холодном тумане. Аодан замедлил шаг, блуждая в лесах, в дымке темных ветвей. И этот звук проник к нему, как свет сквозь мглу, в которую превратился мир, как весна, пробившаяся сквозь зиму, как рука друга, протянутая сквозь цепи врагов.
И он понял, куда идти. Он заставил себя вспомнить. Мало что осталось от него. Он взглянул на свою руку, цеплявшуюся за гриву Аодана, и едва разглядел ее.
— Пойдем, — сказал он Аодану. — Нам туда.
И эльфийский конь побежал, сначала неуверенно, стряхивая молнии со своей гривы.
XV. Об огне и мече
Дождь кончился. Бранвин сидела в зале, вслушиваясь в тишину. Вокруг нее спали дети, Мурна, Леннон, Донал — все утихомирились под конец ночи. Она смотрела в пустоту и чувствовала, как в горле закипают слезы. Все ее намерения и планы лежали в руинах — дороги превратились в трясину, вода в Керберне поднялась — на много дней непроходимое препятствие для ее бедного народа и мелочь для решительных войск Ан Бега, когда они вздумают отрезать их от брода. Ночью ей снились сны, и все они были о разорении. Она обдумывала и другие отчаянные шаги — послать Донала, Шона и Кована вместе с Мев и Келли, чтоб те в одиночку перебрались через реку рядом с Кер Веллом и пешком прошли сквозь сердце Элда к Дру в поисках защиты для короля, отвергнутого миром.
А может вся ее жизнь была одной безумной надеждой. Слишком мало верила она в удачу в начале и слишком полагалась на нее в конце — и все равно она надеялась, даже не понимая Элда, ибо больше ей ничего не оставалось в этом мире.