Мев и Келли ехали рядом с матерью и Мурной; Леннон догнал их со спящим пажом, которого он посадил к себе на лошадь. Подъехал и Донал на Илере, и она понюхала ветер и поприветствовала громким ржаньем долину и амбары с зерном.
Двери дома открылись, и оттуда потек свет и люди.
— Куда это мы попали? — спросила Мурна. — Это народ Кер Велла?
— Нет, — ответила Мев. Воздух дрожал здесь, как перед дождем. — Это Ши. О, мама…
— Мы в безопасности, — слабым голосом ответила их мать. — Я как-то слышала об этом месте — Скага рассказывал мне, когда я была маленькой… Мы здесь в безопасности. Я так думаю.
Народ, просачиваясь меж изгородей, затапливал холм, встречая и приветствуя их. Впереди всех был высокий мужчина с огненно-рыжими волосами и бородой, полыхавшими так же, как факел у него в руке.
— Меня зовут Барк, — сказал он. — Милости просим.
XVI. Свет и тьма
Опасность приблизилась. Арафель подняла голову, вслушиваясь в то, как изменился ветер, как замерли деревья. Тревожно заржала Финела.
— Тихо, — прошептала Арафель.
Тьма подползала все ближе, рыча и угрожая и снова отступая в ожидании. Арафель не обращала на нее внимания — она ощущала нечто иное.
Разные твари встречались ей на берегах Керберна. И самые гнусные были двуногими, из рода человеческого, люди, с которыми она давно была знакома — разбойники и воры. Она не стала тратить время на Ан Бег и ему подобных. Их засада, приготовленная для Кер Велла, не принесла им ничего, разве что разбудила сонного водяного, который, звеня ракушками, вынырнул из черных вод Смерти на поросшие ивами берега Керберна и обратил их в бегство. Арафель засмеялась, и дерево расцвело от этого смеха, набухло почками, силясь ожить. Водяной ворча нырнул обратно, а люди бежали, спасая свои шкуры.
Зато другие продолжали творить зло. Окинув взглядом смертный мир, она увидела, что север окутан дымом, дым поднимался и из Кер Велла. И это зрелище не принесло ей никакой радости — разорение земли, садов, тех мест, в которые она вложила свою душу, озеленяя их, и которые любила — пусть меньше, чем собственный лес, но все же любила, уважая людей, что сеяли свою любовь в эту вспаханную железом землю. Они добились всходов там, где не смог взойти лес, на земле, разрушенной Дун Голом. И теперь она горела. Теперь ее народ остался без домов. Оставшихся она пыталась вывести, посылая им мысль: «На запад, — шептала она, — ступайте на запад через холмы»; и разрозненные беженцы пускались в путь, бросая все и возлагая надежду лишь на Элд, воины с границы, раненые и растерянные — быстроногие дети крестьян, они отыскивали тропинки, а тем временем над ними и меж холмов наступал такой мрак, которого они даже не умели бояться. То были черные псы дроу, не тратившие время на мелкую добычу, — они готовились к великой схватке.
— Пойдем, — сказала она Финеле, и они осторожно тронулись дальше — гораздо медленнее, чем Финела могла ее нести, но быстрее Арафель не могла управиться, прикасаясь то тут, то там к деревьям, еще сохранившим свою силу, и поддерживая остатки Элда. В том не было великого волшебства. Когда-то она делала это для Кер Велла, озеленяя его поля, и все же оно требовало сил. Чтобы разрушить его, понадобилась вся сила Дун Гола — так она создавала преграду промозглым глубинам Лиэслина. Она несла с собой волну жизни, увлекая за собой свой Элд. Иногда ее деяния были хрупки, как цветок, выраставший из-под копыт эльфийской кобылицы, или росток, проклюнувшийся из семени. Но она захватывала все более широкие пространства на восток и на запад, затмевая призрачные деревья Далъета пусть невзрачной, но истинной жизнью. Зацвели лилии на водах Аргиада, старая ива, напившись на берегах Керберна, из последних сил выпустила новые побеги, и древний дуб покрылся свежей листвой, приняв ее прикосновение за солнечные лучи. Даже за рекой Смерти расцвели призрачно белые цветы.
Дроу не пересечь эту наступающую волну. И темные твари бежали от ее приближения.
Но теперь зло возникло прямо перед ней: бледные и стройные дроу, окруженные тенями и огнем, так что вид их напоминал заходящее солнце. И ветра подчинялись им, ледяные и смертоносные, убивающие жизнь. И все равно перед ними распустился золотистый цветок, угрожая всему их волшебству. Они отпрянули, намереваясь начать новую атаку, но она пустилась за ними вслед, оттесняя их шаг за шагом.
— Тебе дорого обойдется эта борьба, — промолвил один из них, чье имя было Саллак.
— У тебя есть Кеннент, и корни его глубоки, — сказал другой, — но даже их уже подтачивают.
— Госпожа Смерть скоро погибнет, — продолжил первый. — Сейчас она процветает, но стоит исчезнуть людям, и ей самой придет конец.
— Ты безумна, о Арафель, если полагаешься на таких союзников, как люди и Смерть. Ты ведь Ши. Это противоестественно.
— Все твои чары рухнут. Они смертны по своей сути. Взгляни на нас и вспомни, кто ты. Довольно войны, — и Саллак придвинулся ближе. — Зеленая сень вновь опустится на Дун Гол. И мы вновь назовем его Аиргиди — место серебряных листьев и звезд.
— Вспомни, мы ведь друзья.
После этих слов она обнажила меч — и один исчез, но Саллак остался.
— Нас столько, сколько листьев в лесу, — промолвил Саллак. — А человек этот — Киран ему имя. Ты ищешь его? Мы не забыли о нем. Я могу показать тебе, где он.
— Исчезни, Саллак! — и она протянула к нему не правую руку с мечом, но левую, которой плела свои чары. — Или покорись мне — ты знаешь, что я предлагаю. Память. Зеленую тень и ясное солнце…
Он вскрикнул — несмотря на всю свою холодность, он был все еще подвластен боли, и зеленые чары прожгли его насквозь.
— И у нас это будет. Мы стали мудрее, чем прежде. Мир, Аовель! Кто сеет раздор, как не ты?
— Холодные камни, безжизненное богатство, падение Кер Ри — вот, чего вы хотите! Ты служишь тьме, ненавидящей нас — неужто ты не видишь этого?
— Ненавидящей нас? А разве люди нас любят? Ты поделилась с ними всем белым светом, и чем они отплатили тебе?
— Червь развратил людей… О, Саллак, подумай! Если ты еще в состоянии это делать. Дракон использует тебя: он никогда не любил ни эльфов, ни людей. От натравливал их друг против друга.
— О Аовель, помнит ли твой камень? О Кер Ри, превращенном в Дун Гол? — злорадство звучало в голосе, такое злорадство, что оно чуть не опрокинуло ее. — Подойди ближе.
Она вытянула руку, чтобы защитить себя, меч ее померк, и камень на груди похолодел.
«Лиэслин, — раздался шепот, но то говорил не Саллак, некто другой говорил его устами, и перед лицом его она содрогнулась. — Приветствую тебя, Арафель. Подойди, Арафель, не останавливайся. Другие позаботятся об этом человеке. Мы с тобой должны встретиться. А чары — о, плети их изо всех своих сил, ты лишь растратишь себя. Мои же не убывают, пока ты транжиришь свои».
Вздрогнул даже Саллак. Дроу отступили в беспорядке, придя в себя лишь удалившись.
«Киран, — прозвучал презрительный голос. — Киран, Киран Калан».
Она не рискнула ни отвечать, ни принимать сражения. Она всего лишь стояла недвижимо, и даже это требовало немалых сил в той жути, что веяла вокруг нее.
— Ты не можешь коснуться его, — вскричала она в пустоту. — Попробуй, Саллак. Попробуй. Когда кто-то из нас уходит этим путем, ни ты, ни я не можем его догнать.
«Потому что он ничего не хочет, он ничего не помнит, — зло скакало и потрескивало, как огонь, в голосе, доносившемся из-за черных деревьев Далъета. — Тебе не добраться до него, пока он не вспомнит себя — а он не вспомнит, мы зачаруем его, мы обречем его на муки и боль, о Аовель, и они будут длиться столько же, сколько твои — отмщение и терпение — этим мы овладели в совершенстве. Мы отдадим тебя дракону».
— Уйдите!
«К этому твоему человеку?»
И все исчезло. Лишь звуки голоса раздавались еще долго.